Приехал майор запаса в родной Хурабыр, купил дом с двором, прожил день-другой, а на третий не усидел дома, не утерпел — взял мотыгу и пошел вместе с соседями в колхозный сад рыхлить землю под яблонями. Увидел его за этой работой Федот Иванович — руками развел: то ли офицер и в самом деле соскучился по земле, то ли хочет показаться односельцам этаким свойским человеком: вот, мол, и чин немалый имею, а не забыл, как мотыгу в руках держать… На другой же день председатель правление собрал и на него Алексея Федоровича пригласил. «Ты ведь в тяжелой артиллерии воевал? Так вот: приходилось ли вам, артиллеристам, стрелять из своих пушек по воробьям? Нет… Так вот, если уж ты окончательно решил работать в колхозе, то при твоем чине-звании, при твоем большом жизненном опыте и армейской закалке ходить с мотыгой — это все равно что стрелять из пушки по воробьям. Так я говорю, мужики? Использовать Алексея Федоровича в качестве рядового работника было бы с нашей стороны… да ну что там говорить — было бы просто-напросто нерасчетливо. Пушка должна стрелять по крупным целям! Ты, Константин Егорович, давно на ферму просишься — мы тебя отпустим, а на твою бригаду Алексея Федоровича и поставим…»
Так стал Алексей Федорович бригадиром.
Теперь он уже не со стороны приглядывался к Федоту Ивановичу, а видел его близко и слышал часто. И по-прежнему Алексею Федоровичу многое нравилось в председателе. У Михатайкина агрономические знания, его многолетний земледельческий опыт удачно сочетались с хозяйственной расчетливостью, с постоянными поисками выгоды колхозу. Умел он свой агрономический опыт, свое рачительное отношение к земле передать и бригадирам, и колхозникам. Как-то Алексей Федорович был свидетелем одного, что ли, показательного урока на свекольном поле. Колхозницы прореживали свеклу. Проработали час или два — пришел председатель. Пришел, посмотрел, как идет дело, и сказал: «Стоп! Так мы по осени без свеклы останемся… Идите все сюда». Встал на рядок Марфы Тимофеевой: «Глядите внимательно!» и — раз! — выдернул целый пучок молодой свеклы. Поставил в освободившееся место свой чесанок, примерил: как раз. После этого — опять долой пучок молодых растений из рядка. Опять измерил расстояние между оставленными ростками своим сапогом. И третий раз так сделал. А потом как припечатал: «Вот так и все делайте!» — «Так ведь жалко! — попыталась было оправдаться Марфа, и остальные колхозницы зашумели в ее поддержку. — И землю пустой обидно оставлять, и свеклу — ведь проросла уже! — выдергивать жалко». — «Пусть глаз сейчас будет голодный, — отрезал председатель, — зато осенью урожай будет богатым… Вырывайте безо всякой жалости!» Все как одна начали выдергивать лишние растения, мерка — председательский чесанок. Жалко выдергивать, да что поделаешь, если такой строгий приказ… А к осени куда и пустая земля подевалась, и каждый свекольный клубень чуть не на полпуда налился. С каждого гектара восемьсот центнеров: рекорд по району, а то и по республике… Может, резковато, а то и грубовато разговаривал колхозный председатель на поле, по урожай — вот он богатый урожай! — словно бы оправдывал председательскую резкость и грубость: не для себя человек старался — для колхоза…
Кто-то оправдывал Михатайкина, а кто-то, особенно молодежь, и нет: ты, мол, с нас требуй что надо, спрашивай, и пусть даже строго — но не грубо. Федот Иванович такую критику или пропускал мимо ушей, или отвечал на нее еще более резко: «Скажите, какие нежности! Да кто ты такой, чтобы я еще и слова для тебя особенные подбирал?! Как сказал, так и сказал. А твое дело — слушать и исполнять…» Ну, а когда человек так считает, когда он уверен, что «ради пользы общему делу» может и обругать своего подчиненного — с течением времени эта уверенность заходит все дальше и дальше. И в последние месяцы в разговорах председателя с колхозниками, особенно с такими, которые в чем-нибудь провинились, уже можно было услышать: «Ты у меня поговоришь, возьму и оштрафую». Другого он грозится выгнать из колхоза, а третьего — посадить на пятнадцать суток.
