
А для меня наступили невесёлые дни, — она усмехается. — Тогда-то я и заработала имя Чёрной Маргари. Если бы меня не приютили дочери милосердия, я вряд ли осталась бы жива и точно повредилась бы рассудком. Я боялась людей, каждое чужое прикосновение обрушивало на меня то, что я совсем не хотела знать: горести, болезни, беды… А моё касание будило в людях то, что им о самих себе и ведать-то не хотелось. Петь и танцевать я больше не могла, конечно, но сёстры нашли мне дело. И я штопала простыни, щипала корпию… когда выдавалось время, я вышивала покров, и всегда левкои, магнолии, мальвы вились перед моим взором. Это меня спасало. Вышивка была простым и понятным делом, у цветов не было страшных тайн, кропотливая работа — иллюзия бесконечности… Я думала, что всю жизнь проведу, склонившись над шитьём под стоны больных, доносящиеся из-за стены. Но судьба рассудила иначе. Однажды у меня закончился шёлк. Для завершения узора мне нужен был редкий шафранный оттенок. Мне боязно было доверить выбор кому-нибудь их сестёр, и я решилась выйти в лавку. Но по дороге меня сбил с ног какой-то юнец, спешивший скрыться от тех, кому был не по нраву его слишком длинный язык…
— Знал бы я, что случится дальше, наверно бы струсил и предпочёл, чтоб мне пересчитали рёбра! — смеётся дон Торрегоса. — Да только выбора у меня не было. Вот тогда-то я и поседел за одну ночь. Зато с утра я точно знал, что следует делать дальше!
— День за днем кто-то приходил играть под моим окном. Я не видела его лица, только слышала, как он поёт, перешучивается с прохожими, подбадривает больных. Старые мелодии, незамысловатые слова — но, что бы он ни пел, что бы ни играл, в любой мелодии была улыбка. Музыка лилась на мою душу, как вода на иссохшую землю. В конце концов, я смогла поверить ему на слово в том, во что поверить самой у меня не хватало сил — в то, что жизнь может быть не только ложью, ужасом и страданием. В тот день я дошила покров, вышла из своей кельи и впервые посмотрела ему в лицо. И увидела седые волосы и соринку-родинку в уголке глаза. И поняла, что он знает. Знает, и всё-таки не отчаивается. Так я, зеркало из стали, встретила золотое зеркало святой Маргреты, и с тех пор мы больше не расставались.
Как всё-таки сложно общаться с поэтическими натурами. Я пытаюсь выяснить всё по порядку.
— Вы хотите сказать, что подобные чудесные способности действительно существуют?
— Носитель такого дара называется зеркалом?
— Да.
— Соприкоснувшийся с зеркалом узнаёт правду о себе и мире вокруг, а зеркало делит с ним это знание? Странно, что тут нет очереди из желающих…
В тёмных зрачках женщины дрожат, отражаясь, свечи.
— Пьер Гарри приезжал в Кастильо-дель-Фаро именно за этим. И завтра ты его увидишь, Ферчо.
* * *
С утра Диас приносит последние донесения со «Стрелы» и «Левиафана». Всё спокойно. Я рассеянно проглядываю телеграфные строчки, перелистываю дело «Пьера Гарри», За время пути я успел выучить его практически наизусть: интриги, шантаж, подкуп, слежка… Затем размышляю о вчерашнем разговоре. Какое чертовски удобное свойство: касаешься кого-то — и вот всё как на ладони, все слабости, пороки, потаённые страхи. Грех от такого отказываться, если есть возможность. Сколько можно было бы экономии для тайной службы, сколько выгоды для политики…
Больше всего на свете мне хотелось бы жить в мире, где я был бы не обязан всё это знать.
— Диас, — спрашиваю я. — Вам никогда не приходило в голову уйти в пираты?
Рамон Валентин Давид Бласкес-и-Диас поднимает бровь.
— Мой дед по материнской линии был корсаром на королевской службе, сир. Я читал его воспоминания — слишком однообразное занятие, на мой взгляд.
Диасы служат трону уже десять поколений. Так же, как и мы. Единственное отличие — у них есть выбор.
Шаги мои гулко и ровно отдаются по каменным плитам. Я в последний раз мысленно пробегаю строчки досье. Мне предстоит льстить, угрожать, торговаться — и делать это убедительно. Создатель лучей смерти не должен метаться по свету, как ополоумевшая шутиха. У меня начинает ломить зубы от мысли, что способность стирать города с лица земли попадёт не в те руки. Даже в наши собственные руки. Возможно, лучше всего Пьеру Гарри разделить участь трёх его двойников, найденных мёртвыми в Петрограде, Лондоне и Париже.