Из Н.Хотуничей на следующее утро пошел опять по тайге на Кондратеевку. Это 45 верст.
Ночевал на корейских фанзах. Мой хозяин, курчавый как негр, что очень редко среди корейцев, любезно привел меня в фанзу, угостил табаком и семечками и удалился.
Корейская фанза состоит из трех комнат. Первая, самая большая, является кухней и помещением для младших членов семьи. Печка находится на уровне с полом ("кан"), труба идет под всей фанзой и выходит не на крышу, а рядом с фанзой. Это большое выдолбленное дерево, обычно выше фанзы.
Вторая комната - спальня. Там я не был. И третья, выстланная циновками, - приемная, гостиная и кабинет хозяина. Обстановка ее заключается в жаровне, служащей зажигалкой, пепельницей и плевательницей, и в нескольких деревянных полукруглых чурбачках, заменяющих подушки. У этой комнаты отдельный ход на улицу - решетчатая дверь, заклеенная бумагой. Интересно, что зимой они живут с этими плохо затворяющимися дверями, не меняя их и не обивая войлоком.
Я лег и закурил. На дворе стоял такой визг, как будто бы где-то неподалеку шайка бандитов вырезала многочисленное семейство. Это корейцы возили снопы на своих повозках, запряженных быками. Быкам вставляется в ноздри кольцо и надевают намордник. Возница сидит не в повозке, а на быке.
Когда стемнело, меня позвали ужинать. Главе семейства подали отдельно, в его "кабинет", ужин на маленьком круглом столике.
Я уселся, как и все прочие, на пол, вооружился двумя палочками и корейской ложкой с ручкой длиной в фут и почти плоской.
Начались... ужасы корейской кухни.
Каша из чумизы, картофель без соли, какой-то едкий соус или суп, длинные шкурки не то огурцов, не то картофеля и еще целый ряд медных чашек с совершенно загадочным содержимым. Едят все это сразу.
Утром я пришел в Кондратеевку, никого там не нашел.
Я сделал 180 верст.
ЗАПИСИ 1925-1930 ГОДОВ
Я размахнулся и вонзил остроту в его рыхлое тело.
Я взвешиваю остроту, пробую ее лезвие о ноготь.
Она улыбнулась, как реклама зубной пасты.
Драка: человек с корнем вырывает галстук.
Томность: качаясь, как цветок на невидимом стебле, я сказал...
Телефонная трубка ругалась, как сапожник. Она почти жестикулировала.
Кровь становится горячей. Чувствую, как мой жилет начинает дымиться.
Лицо, похожее на сжатый кулак.
Моя правая рука, посиневшая и страшная, как голый пьяница.
Щелк! Это я выключил свое правое ухо и начинаю слушать левым.
Вмешался вечер.
Зубные врачи бледнеют, когда я улыбаюсь.
Волосы отказались расти на его голове.
События, от которых лысый может поседеть.
Мертвецки трезв - трезв, как стелька.
Это не аэроплан, а тачка.
О бутылке, надетой на палец.
Сказала она тем неестественным тоном, каким телефонная барышня говорит: позвонила!
Мы были чем-то вроде кроликов: нам прививали науку, как новую, еще не известную болезнь, и следили за нашими конвульсиями.
Я гудел от напряжения, как телеграфный столб. (Он работал как машина и даже немного гудел.)
Врачи резали его кусок за куском, как колбасу.
Желчная секта критиков.
Ученый - исчадие анекдота.
Мигрень тихо пожирала половину головы.
Глядя на него, вы думаете: вот человек, с которым я не хотел бы жить в одной комнате...
Я надеюсь, что преждевременная смерть похитит его из наших рядов.
Скрип его ботинок доносился до звезд. Это был вызов небесам.
Политфанты с поцелуями... имели шумный успех.
Будем жаловаться Луначарскому.
Я предлагаю дачным массам протестовать.
Вы знаете, как растет хлеб?
Правда земли.
Не хорошо или плохо, а правильно или неправильно.
Человек неряшливый и... как продавленный диван.
Смеющийся комод (инвентарь).
Постепенно нагонять возбуждение.
Если я женюсь, и если у меня будет сын, и если он скажет, что Маяковский - глуп, я его разложу и высеку.
Выражения фельетониста:
Сейте разумное, доброе, вечное.
Докладчик в простых и понятных выражениях...
Год спустя - как бывает в кино.
Рассказы своими словами.
Здания из стекла и алюминия.
Сделал гнусное предложение честной женщине.
Надо бить канделябром.
Это не еда для мужчин.
Два конца - два кольца, посередине гвоздик.
Книга пачкает пальцы.
