В четыре часа пополудни Митек вернулся снова. Мы все еще сидели окоченелые в подполе. Он сообщил, что его невесту должны освободить. Но ее уже отправили на вокзал, поэтому он поспешит туда. Проходил час за часом. Митек не возвращался. Мы ждали. Кругом была полная тишина. Жуткая тишина. Мы напряженно прислушивались в ожидании шагов. Но Митека не было. Мы осторожно приоткрыли люк, чтобы подышать свежим воздухом. Но все еще не отваживались выбраться из укрытия. Вдали слышались пулеметные очереди. Там расстреливали людей! Янина все больше волновалась за Митека. Я тоже был обеспокоен, но пытался скрыть это.
Это была долгая ночь. И всю ночь мы просидели в нашей норе. Наконец, после суток подпольной жизни, в шесть часов утра мы выбрались из укрытия. Я отважился осторожно выйти на улицу. Снова у дороги лежали мертвые. Тела уже закоченели. Кровь окрасила снег. Крестьяне, двигавшиеся на рынок, обступали их с любопытством и, судя по всему, без всякого сострадания. Лишь несколько оставшихся в живых евреев осмеливались, как и я, бродить по улице. Пугливо и растерянно, как затравленные звери, озирались они вокруг. И тут мы услышали, что Стернберг, глава еврейской полиции, был расстрелян вместе с сорока восемью полицейскими. Всего было расстреляно тысяча пятьдесят человек. Хоронить тела пришлось полицейским. После этого их самих поставили под пулеметы. Недоброе предчувствие, угнетавшее Янину, подтвердилось теперь самым трагическим образом: Митек тоже был среди расстрелянных.
Гетто стало совсем как город мертвых. Гнетущая тишина стоит на пустых улицах. Покинутые дома словно призраки; из пустых оконных проемов и распахнутых дверей выглядывает ужас. Как рассказал один из очевидцев, жертвы того дня находились под усиленной охраной на площадке перед банями. Им было приказано сесть на землю. Поскольку они знали, что их будут обыскивать, некоторые зарывали в землю все, что было у них ценного, прямо там, где сидели. Земля была мерзлой, и они разодрали себе руки в кровь. После этого их разбили на группы и стали заводить в бани, где им пришлось почти полностью раздеться. И в таком виде, полуголые, они шли через город три километра до ям, в которые их потом сбрасывали. Здесь им приказали снять и белье, они остались в чем мать родила. Расстреливали их группами по десять человек. На следующий день у бань валялись удостоверения и фотографии убитых. Ветер и какие-то дети играли ими. В руках у одного мальчика я увидел фотографию хорошего знакомого. Я попросил у него фотографию, и он отдал мне ее. Сегодня евреям приказали заняться сортировкой одежды убитых. Их кольца и другие украшения собирают в отдельные мешки.
Уцелевших пересчитали, и оказалось, что в гетто нас осталось еще девятьсот человек. Никто уже не надеется уцелеть. Мы — город обреченных. Ходят слухи, что Збараж уже в течение этого месяца должен быть полностью очищен от евреев.
Играющие дети случайно обнаружили что-то из ценностей, зарытых перед банями. На это место началось паломничество. Люди приходили издалека, совсем как когда-то на Аляску, чтобы добывать из земли золото. Мертвецы оставили немало: украшения, деньги, в том числе и доллары. Печальная пожива.
Немногие из оставшихся в живых полицейских больше не хотят нести службу и выбросили свои повязки. Теперь места в полиции можно получить даром. Организован новый еврейский совет. Первым делом он обнаружил, что ему требуются деньги, и мы были обложены новой данью.
Еще никогда мне не было так погано, как сегодня. У меня дрожат руки. Я то и дело готов расплакаться. Я чувствую себя оскверненным и обесчещенным. Я больше не человек. Сегодня мне и другим еврейским мужчинам приказали с лопатами явиться к захоронениям расстрелянных. Могилу лишь слегка присыпали землей, кровь просачивалась наружу. Масса мертвых тел начала гнить. Из глубины поднимались пузыри, и ужасный смрад стоял вокруг, перехватывая дыхание. Бродячие псы разрывали землю. Они приносили в зубах части тел погибших даже в город. Собака одного из крестьян притащила руку в дом своего хозяина. Ежедневно кого-то отправляют к захоронению, чтобы снова и снова засыпать могилу землей. Это настолько кошмарная работа, что каждый может выполнить ее только один раз.
