Видок, употреблявший всевозможные средства для уничтожения сообщества преступников, выдумал эту систему, которую впоследствии усовершенствовал Алляр, стремясь к тому, чтобы воры выдавали друг друга.
Арно переносил свою участь с таким равнодушием, что сделался посмешищем целой камеры. Будучи клерком, он был довольно начитан. Он пародировал «Последний день осужденного» Виктора Гюго, рассказывал истории Жана Гиру, Генри Монье. Известно, что Жан Гиру на вопрос, что он делает ночью посреди дороги, отвечал: «Я жду омнибус». Получив, наконец, позволение в последний раз увидеться с женой и сыном, он сказал жене на прощание: «Приходи посмотреть на мою казнь, да и ребенка захвати, это его займет». Все это мы слышали от Арно.
Пистоль
Несмотря на все прелести жизни в больнице, я, едва собравшись с силами, покинул ее и перебрался в отделение Пистоль. Там я повстречал довольно странного субъекта, который по обязанности или по призванию утешал всех отчаявшихся. Обращение его к людям, возвращавшимся из ассизного суда с приговором к смертной казни, было в высшей степени оригинально. «Не огорчайтесь, — говорил он. — Берите пример с меня, будьте философом».
«Позор! Позор!» — кричал какой-нибудь бедняк в отчаянии.
«Ну! Зачем же так? Вы осуждены только на пять лет. Со мной обошлись куда хуже, но я-то не жалуюсь».
Этот сострадательный человек оказался фальшивомонетчиком, собственником поместья в окрестностях Парижа. Он был очень ловок, но его погубила излишняя осторожность. Он имел обыкновение зарывать в землю только что отлитые монеты, чтобы они, потемнев, казались старыми на вид. Один из его соседей заметил эту проделку и откопал сокровище. Но, увидев, какого свойства эти деньги, негодуя на свою неудачу, сосед донес на кого следовало, предоставив дело правосудию.
Парижские «тигры»
Пользуясь разрешением, я часто гулял по просторному двору Консьержери; благодаря этим прогулкам мне удалось узнать об одной интересной секте. Горе запоздавшему прохожему: в одно мгновение ока он окажется раздет и брошен в воду. На другой день преступники под видом рыбаков вылавливали свою жертву и сдавая труп куда следует, получали 25 франков вознаграждения. Это у них называлось «вымачивать». Какое-то время этот род деятельности даже процветал; Фурнье и его нахлебник Тепаз хвастались, что спровадили на тот свет человек по двадцать каждый.
Тут была и другая шайка — настоящие парижские «тигры». Ночью на улице они набрасывали на прохожих аркан и, обобрав их дочиста, отпускали.
Мои сокамерники
Я не знал своих сокамерников, пока не повстречался с ними в тюрьме. Первый — поэт и столяр, сочинил известную песню, обрекшую его во время Реставрации на год тюремного заключения и 500 франков штрафа — честь, которой завидовали все тогдашние либералы. Освобожденный Июльской революцией, Беккер — это его имя — бросил станок ради пера и стал журналистом, но его проза и стихи не имели большого успеха. Оскорбленный невниманием читателей, он в качестве мести вздумал отправиться за границу, чтобы снискать себе счастья на военной службе. В то время боевые действия велись в Бельгии и Польше. Наш поэт поспешил в Варшаву, но при первом выстреле дезертировал и вернулся в Париж. Его друзья отправили его в Брюссель, где он получил командование полком, но, по-видимому, запах пороха ему не очень нравился — Беккер снова бежал, на этот раз прихватив с собой и полковую казну. Он думал добраться до какой-нибудь гавани и отправиться в Англию или Америку, но надо полагать, что главный штаб имел определенные подозрения на его счет, потому что за ним послали погоню, и Беккер был арестован на последней станции, когда менял лошадей. Его тотчас судили военным судом, но не расстреляли, а приговорили к десяти годам каторги за воровство и дезертирство.
По восшествии на престол король Леопольд помиловал многих преступников. Попав под амнистию, Беккер поспешил вернуться во Францию, где окунулся в прежнюю жизнь. Подобно многим желающим славы и денег, он бросился сотрудничать с мелкими журналами. Особенно Беккер любил «воспевать» министров, преимущественно Мармона Сульта, речи которого в палате он постоянно осмеивал. У старого воина было немало самолюбия; не желая удовольствоваться военной славой, он хотел заслужить известность и в магистратуре. Чтобы заставить молчать беспокойного критика, его приняли на службу. Однако всему приходит конец.
