«Эй, Бутруа!» — стали звать они.
Одни пытались выломать двери, другие с невообразимой силой стучали молотком, третьи трезвонили в колокольчик и бомбардировали ставни камнями.
Услышав весь этот гам, я вздрогнул: мне почудилось, что нас снова преследуют. Полина и ее сестра также были неспокойны. Наконец, послышались быстрые шаги с лестницы, дверь отворилась настежь — и мы услышали страшный шум, как будто открылся шлюз, и поток ринулся в дом. В смешении голосов, криков, рева ничего нельзя было разобрать. Мы услышали хлопанье дверей, беготню, невообразимую суету, то жалобы служанки на чьи-то вольности, то звон бутылок и стаканов, то шумные взрывы смеха.
«Земляк, — сказал мне Дюфальи, — уж не захватили ли они испанские галионы?»
Вдруг отворилась дверь, и на пороге показался Бутруа с сияющим лицом, прося у нас огня.
«Вам известно, — сообщил он, — что «Реванш» вошла в гавань? Наш Поле славные делишки провернул. Вот уж кому везет!.. Представьте — добыча в три миллиона под Лувром». — «Три миллиона! — воскликнул Дюфальи. — А меня там не было!.. Расскажи нам, как дело было, кум Бутруа…»
Наш хозяин извинился, сказав, что подробностей не знает, да и времени нет. Шум и гам продолжался еще некоторое время. Когда стало потише, я предложил отправиться на боковую, и мы улеглись спать во второй раз. Рассвет уже приближался; чтобы нас не потревожило солнце, мы задернули занавеси.
Уснуть нам удалось ненадолго: наш покой был нарушен песнями, от которых стекла задрожали — сорок пьяных глоток запели хором.
«К черту певцов! — воскликнул Дюфальи. — Мне только что снился чудесный сон: будто я был в Тулоне. Я был каторжником, а мне снилось, будто я удрал с галер».
Дюфальи заметил, что его рассказ произвел на меня тягостное впечатление, которого я не в силах был скрыть.
«Что с тобой, земляк? Ведь это я только сон рассказываю. Итак, я удрал и примкнул к корсарам, и у меня было золота вдоволь…»
Хотя я никогда не отличался суеверием, но, признаюсь, сон Дюфальи вызвал у меня какое-то дурное предчувствие: может быть, это был знак свыше. Мне пришла в голову и другая мысль: уж не намек ли это старого сержанта, который проведал о моем положении? Эта мысль расстроила меня; я встал. Дюфальи заметил мой мрачный вид.
«Что с тобой, земляк?» — повторил он и подал знак, чтобы я следовал за ним; я повиновался. Он привел меня в столовую, где расположился капитан Поле со своим экипажем. Как только мы появились, раздался крик: «Дюфальи!»
«Честь и слава старине, — сказал Поле, предлагая моему спутнику место рядом с собой. — Садись, сюда, старик…»
Капитан не спускал с меня глаз. «Мне кажется, мы с тобой знакомы, — сказал он, обращаясь ко мне, — ты уже носил нашу шапку, молодчик!»
Я ответил, что действительно находился на корсарском судне «Баррас», но не припомню, что видел его.
«В таком случае, познакомимся! Не знаю, ошибаюсь ли я, но с виду ты славный малый! Эй, вы, люди добрые, разве я неправду говорю? Мне по сердцу такие лица! Садись по правую руку, молодец; плечища-то, плечища-то каковы — косая сажень!» С этими словами Поле надел мне на голову свою красную шапку. «А шапка идет этому мальчишке!» — заметил он на своем пикардийском наречии.
Мне вдруг стало ясно, что капитан не прочь завербовать меня в свою бесшабашную команду. Дюфальи, еще не потерявший способности говорить, настойчиво уговаривал меня воспользоваться удобным случаем; в этом и заключался добрый совет, который он обещал дать мне, и я решился последовать ему. Условлено было завтра же представить меня главному корсару и судовладельцу Шуанару.
Само собой разумеется, что мои новые товарищи чествовали меня на славу, капитан открыл им кредит в гостинице на тысячу франков. Мне еще не случалось видеть такого изобилия. У Бутруа не хватило припасов, чтобы удовлетворить гостей, он разослал гонцов за покупками для пира, который должен был продлиться несколько дней. Мы начали праздновать с понедельника, а в следующее воскресенье мой приятель еще не успел протрезветь. Что касается меня, то я не отставал от остальных, но голова моя была свежа.
