— Тэчить нэжи-ножницы! Бритвы править! — и искры так и сыплются от ножа и вращающегося камня.
— Старья берем! — это слышалось, пожалуй, чаще всего. Раз десять на дню заходили во двор разные старьевщики с перекинутыми через плечо мешками. Это были настоящие санитары квартир. Чего только они не покупали, какой хлам не брали по дешевке! Занимались такой скупкой обычно татары — люди предприимчивые, но плохо говорившие по-русски. А может быть, притворялись, что плохо говорят, для облегчения торга. Во всяком случае, в своих выкликах они даже бравировали неправильным произношением: например, «Паривирю-ум!» должно было означать «старья берем», а «Ирю-ум парья!» — наоборот — «берем старья». Малышей даже пугали, что старьевщик заберет их в свой мешок.
Иногда появлялся какой-то коренастый мужчина в темной рабочей одежде. Этот обращался сразу конкретно:
— Оксю-уша! — Через некоторое время Аксюша отзывалась и что-то приобретала у него, но соблюдая некоторую таинственность. Поговаривали, что какое-то мясо, которого люди не едят. На корм домашним животным. Впрочем, эта маленькая тайна так и не была раскрыта на моей памяти.
Так текла изо дня в день жизнь нашего двора — и шумная, и спокойная одновременно.
Когда перестал я в ней участвовать? Должно быть, лет в 12, когда больше увлекся школьными делами. И сверстники мои тоже уж не бывали во дворе подолгу. И круг общения соседей стал уже: некоторые собирались по квартирам, с другими почти перестал я видеться. Но до сих пор, когда случается встретить кого-либо из «наших ребят», это человек близкий, почти родной. Сколько общих воспоминаний!
А наше парадное? Помню огорчение, когда какой-то ретивый управдом распорядился выкрасить барельефы в яркие цвета — синий, оранжевый, даже золотой. Представляете, как выглядели модные в старину античные их сюжеты!
Но настоящая беда пришла позже. Взрывная волна покорежила двери и окна, засыпала подъезд и все квартиры осколками стекла. Была глубокая осень, и когда строительный батальон «зафанерил» наш дом, дом на несколько лет погрузился в небытие — мрак, холод, безлюдье.
Ленинград, 25–28 июня 1982 г.
Случилось так, что о нашем скромном жилище мне напомнили в роскошной барской усадьбе. Напомнили с нежностью…
Кажется, первый раз в жизни я побывал тогда в Узком. Однажды во время обеда вошла женщина, чем-то удивительно напомнившая давние дни. Неужели — Люба Лазарева? Так сказать, бывшая родственница — первая жена моего кузена Бори Гейликмана.
Я осторожно прошел между столиками в тот конец зала, где села она со своим спутником. Подошел так близко, как только допускали приличия в этой увешанной картинами старых мастеров парадной столовой князей Трубецких, где и теперь еще не то что смех, а громко сказанное слово прозвучало бы как пушечный выстрел… Нет, она не торопится броситься мне на шею. Наверное, я ошибся. Ретировался, конечно, также со всей возможной осторожностью.
Вечером в гостиной мы оказались рядом.
— Неужели, Миша, я так изменилась, что вы меня не узнаете?
— Кажется, Люба, я изменился больше, но вы же узнали меня.
— А что ваш милый дом, в котором бывало так весело?
— Ах, Люба, у нас веселье прекратилось со смертью папы.
В самом деле, ведь у нас бывало весело! Более чем скромно, но весело. А впрочем, по тем временам жилье неплохое — две больших комнаты в хорошем доме на углу Пречистенки и Лопухинского переулка, наискосок от Дома ученых.
До революции это был «доходный дом», построенный, как видно, в расчете на довольно богатых жильцов. На площадке каждого из шести этажей — всего лишь по две квартиры, но в каждой из них — по семь-восемь высоких, светлых комнат с огромными окнами, с изразцовыми каминами и лепными потолками — целая анфилада. Такая квартира со всеми мыслимыми в те времена удобствами, конечно, не всякому была по карману. Ее мог снять, например, адвокат, инженер или чиновник, у которого все же не хватало денег на особняк.
После революции дом занимало одно из многочисленных новых учреждений — Желеском. А в 1922 году, когда уже начал ощущаться жилищный кризис, решили потеснить учреждения и освободить жилые дома. Конечно, среди новых жильцов оказалось немало служащих бывшего Желескома, их родных и знакомых.
