Таксист минуты две помолчал, а затем сказал:
— Вы, конечно, не поверили мне, когда я говорил о душевном
равновесии. Нет в моей душе равновесия! По ночам сцена снится. И решаю один и
тот же извечный вопрос: «быть или не быть?» Помолитесь о душе моей грешной. Не
помню уже, когда в последний раз в храме был. На Пасху это было. Смертию смерть
поправ... Смертию смерть поправ, — повторил он задумчиво. — Видно, иначе
нельзя. Вот и вы на заклание идете.
— Я иду выполнять свою обычную повседневную работу.
— Ну конечно... Смертию смерть поправ... И вот что
удивительно — я не шел к Богу, так Он Сам ко мне пришел. Когда я вас увидел, я
сразу подумал: «Это Он вас послал». И вспомнил я о своем первородстве... Да! Но
вот мы и приехали. Простите меня, отче.
— Вы меня простите.
— Я? Вас?
— Да, да. Простите.
— Что ж, прощайте, отче. Господи! Ведь «прощайте» — это и
есть «простите»!
Он помог донести мои книги до ворот управления и, получив от
меня благословение, промолвил:
— Может быть, еще увидимся.
— Может быть, увидимся, — ответил я.
* * *
Епархиальное управление еще было закрыто, но на скамеечке во
дворе одноэтажного здания уже сидели посетители.
Из их разговоров я понял, что они прибыли из какого-то отдаленного
прихода, добиваясь возвращения им закрытого при Хрущеве храма. В Москве, в
Совете по делам религий, их не приняли, в местном совете с ними не пожелали
разговаривать, в Патриархии им рекомендовали обратиться к епархиальному
архиерею, с мнением которого, как им сказали, местные власти считаются. Кроме
ходоков на скамеечке сидела женщина с грудным ребенком, и еще четверо маленьких
детей возились возле нее. Полгода назад умер ее муж, регент приходского храма.
Райсобес, сославшись на отделение Церкви от государства, отказал ей в помощи, а
епархиальное управление назначило пенсию в пятнадцать рублей в месяц (и это на
пятерых детей!). Взяв их всех с собой, она приехала сюда добиваться повышения
пособия. Рядом с ней сидела еще одна женщина, молодая, лет тридцати, в черном
платье и черном платке, с окаменевшим бледным лицом. Она ничего не рассказывала
о себе, но мне с первого взгляда было ясно: передо мной родственница, скорее
всего жена самоубийцы, явившаяся за разрешением на отпевание покойника. Женщины
с такими же застывшими, окаменевшими лицами ежедневно приходят в наши
епархиальные управления, а сколько их не приходит! Статистика молчит, чтобы не
огорчать нас ошеломляющим фактом, что по количеству самоубийств на душу
населения мы, по-видимому, побили печальные рекорды Рима эпохи упадка. Общество
пребывает в счастливом неведении, а глас священнослужителей, имеющих дело с
живыми и мертвыми, а потому посвященных в эту страшную тайну, — глас вопиющего
в пустыне.
К девяти часам стали приходить служащие управления. В начале
одиннадцатого на черной «Волге» прибыл епархиальный секретарь. Я не сразу узнал
его. За два года, что мы не виделись, он сильно изменился. Нет, это было,
все-таки не два, а три года назад. Я тогда принимал экзамен по истории
поместных православных Церквей на заочном секторе Московской семинарии. Передо
мной стоял молодой человек, высокий, худой, ряса на нем висела, как на палке. И
хотя ему было, наверно, около тридцати, выглядел он нескладным подростком. Это
впечатление усугубляли прыщи на лице, светлый пушок над верхней губой и редкие
волосенки на подбородке. Глаза его преданно глядели на меня. В них не было
заметно ни проблеска интеллекта. Мне предстояло вытягивать его на тройку.
Ставить двойки я не любил, входя в положение несчастных заочников, не имеющих
необходимой литературы для занятий дома и получающих дурацкие учебные пособия
лишь накануне экзаменов ввиду их острой нехватки. Но на этот раз моя задача
оказалась на редкость трудной. Экзаменуемый не знал ничего, в буквальном смысле
ничего! И билет-то ему достался легкий — крещение Болгарии.
Я предложил экзаменуемому вытащить второй билет, он охотно
согласился, с глубокомысленным видом сел за подготовку, но... повторилась та же
история. Он был нем как рыба и с наглой преданностью смотрел мне прямо в
глаза, именно с наглой преданностью, ибо за нею скрывалась невозмутимая
уверенность в том, что я поставлю ему не то чтобы удовлетворительную — хорошую,
а может быть, даже отличную оценку! Когда же я вывел ему «неуд», он и бровью не
повел, но в тот же день подошел ко мне и сказал, что готов пересдать экзамен и
что согласие администрации на это уже имеется. На вопрос, когда он хотел бы
пересдавать, я получил нахальный ответ: «Сегодня». Это было выше моих сил. Не
помню, что я
