— Как обычно, пригласим писателя Войновича? …Что думают трудящиеся? Пожалуй, на этот раз обойдемся Фридкиным.
На этом последнем семинаре я читал свой рассказ. Вот его текст:
“На днях Виталий Лазаревич Гинзбург подарил мне свою книгу с трогательной надписью. В один из вечеров начал я ее читать, и той же ночью приснился мне сон…
Снилось мне, что в осенний день 2101 года в книжный антиквариат, что в Москве, в Камергерском переулке, входит седой старичок с портфелем. И мне почему-то известно, что старичок этот мой правнук (а он еще и не родился). Подходит мой потомок к прилавку. А за прилавком стоит хозяин магазина, тоже старичок, с лупой в руке, и перебирает какие-то старые книги и рукописи.
— Здравствуйте, — говорит правнук, вынимает из портфеля книгу и кладет ее на прилавок. — Вот, посмотрите, может быть вас заинтересует. Книга с автографом Гинзбурга. Я, видите ли, архитектор, в физике ничего не понимаю, а деньги нужны.
— Автограф Гинзбурга? — переспрашивает хозяин. — Интересно. А откуда он у вас?
— Мой прадед был физик и получил книгу в подарок от самого автора.
— Ну что же… Могу сразу предложить за нее пятьсот долларов. Больше не просите. И на комиссии больше не дадут.
Правнук отдает книгу и вынимает из портфеля рукопись.
— А вот еще. Отзыв на докторскую диссертацию писал прадеду один академик, говорят, тоже знаменитый. Видите, тут его подлинная подпись.
Антиквар смотрит на подпись через лупу и спрашивает:
— Так чья, вы говорите, это подпись?
— Вул. Был такой академик.
— Вул? Три буквы, посередине “у”? Не знаю, не слыхал. Нет, это не подойдет. А вот не было ли у вашего прадеда рукописей Эйнштейна, Ландау?
— С Эйнштейном прадед, видимо, не успел наладить переписку. А с Ландау познакомился, когда делал у Капицы доклад. Тогда же он попросил Ландау прочесть рукопись его статьи. И вот что Ландау написал на ее полях, — достает статью и читает:
“Выше уровня патологии. Если хотите, — печатайте. У нас печатают и не такое”.
Антиквар берет рукопись и быстро прячет ее под прилавок. Потом спрашивает:
— Ну что еще?
— А еще у меня остались книги, написанные прадедом, по физике и по литературе. Прадед был еще и пушкинистом, писал рассказы… Не подойдут ли вам?
— Простите, а как звали вашего прадеда?
— Владимир Михайлович Фридкин.
— Фридкин? Фридкин… Не помню такого. Нет, оставьте это себе. Антиквар улыбается и говорит: — Значит, пушкинист был ваш прадед? А помните слова Пушкина о “завистливой дали веков”? Время завидует славе человека. Поэтому не всем творческим людям дано преодолеть эту даль, пережить свое время.
Мой правнук кланяется и идет к выходу. Но у двери вдруг останавливается и произносит:
— А творческий человек работает не для славы, а для удовольствия. Поэтому ему так мало платят…
И вот тут я проснулся. Проснулся и подумал о своем правнуке с уважением. Хоть он еще и не родился”.
А что касается “недодуманного и недоделанного” (я вспомнил доклад В.Л. Гинзбурга), то полагаю, что в конце концов додумают и доделают, как бы “даль веков” ни завидовала славе человека. А может быть, и переделают. И все это сделают наши российские теоретики. Если, конечно, не разгонят Академию наук и не отменят фундаментальную науку.
Человек обедал в “кормушке” изо дня в день. Всегда в одно и то же время. А потом вдруг переставал ходить. Это означало, что человек умер. Я спрашивал Валю:
— А где Иван Иванович? Что-то его не видно.
— Так его уж с месяц как похоронили.
И вдова академика начинала хлопотать об увековечении памяти: памятная доска на здании института, место на хорошем (сейчас говорят — “престижном”) кладбище, памятник. Здесь часто разгорались шекспировские страсти. Их я никогда не понимал. Помните у Пушкина:
Есть надпись. Едкими годами
Еще не сгладилась она…
Еще не сгладилась… Значит, когда-нибудь сгладится.
В этом мире человек обедал в спецстоловой, а переходя в мир иной, лежал на спецкладбище. Был такой анекдот. Один ответственный работник звонит товарищу в ЦК:
— Не можешь устроить мне место на Новодевичьем кладбище?
— Что ты! Ведь оно только для великих. Ну, попробую кое с кем поговорить…
