«Кто хочет увидеть гений человеческий в его благороднейшей борьбе против суеверий и мрака, пусть прочтет историю арктических путешествий, прочтет о людях, которые в те времена, когда зимовка среди полярной ночи грозила верной смертью, все-таки шли с развевающимися знаменами навстречу неведомому. Нигде, пожалуй, знания не покупались ценой бо́льших лишений, бедствий и страданий. Но гений человеческий не успокоится до тех пор, пока не останется в этих краях ни единой пяди, на которую не ступала бы нога человека, пока не будут и там, на Севере, раскрыты все тайны».
Арктика стала заветной мечтой Визе. Он решил всегда, всю жизнь заниматься ею. В 1910 году Владимир Юльевич вернулся из Германии на родину и снова поступил в Петербургский университет, только на этот раз — на отделение географии физико-математического факультета. Теперь летние каникулы 1910 и 1911 годов он проводил на Кольском полуострове, где занимался топографической съемкой, метеорологическими наблюдениями и этнографией саамов. Мечта об участии в большой полярной экспедиции не оставляла Владимира Юльевича.
Однажды весной 1912 года он прочел в газете «Новое время» о предполагаемой экспедиции к Северному полюсу капитана по адмиралтейству Георгия Яковлевича Седова. На другой день Визе отправился к Седову и сразу же был зачислен в состав экспедиции в качестве географа-астронома.
В августе 1912 года экспедиция Седова на судне «Святой Фока» вышла в море и взяла курс на Север.
Дальнейшая судьба Визе была мне неизвестна.
И вот через 17 лет я неожиданно встретил его.
— Какими ветрами занесло? — встретил меня Владимир Юльевич, вставая.
— Пришел наниматься на зимовку...
Мы стали вспоминать нашу юность, общих знакомых, друзей и, конечно, Павловск, где слушали концерты с участием Собинова, Шаляпина, Фигнера, Тартакова и многих других русских и зарубежных знаменитостей. Словом, встреча была радостной.
Владимир Юльевич посмотрел мои документы и удивился:
— Командир эскадрона? А где же мечта стать штурманом?
Я рассказал, что в то самое время, когда он отправился с экспедицией Седова к Северному полюсу, я поступил в училище дальнего плавания Петра I. Для того чтобы быть принятым на 2-й курс, надо было иметь мореходную практику. В 1913 году на одном из судов я ушел в дальнее плавание. Ровно через год началась война. Она застала меня в Роттердаме, С большим трудом я добрался до Стокгольма, а оттуда приплыл в Россию и вместо мореходного училища оказался на фронте. Затем — революция и снова фронт. Кончилась гражданская война — охранял советско-румынскую границу. Потом попал в автоброневую школу, а спустя два года демобилизовался, стал работать сначала в одной из лабораторий аккумуляторного завода, затем перевелся в литейный цех...
— Правильно сделал, что пришел, — выслушав мой рассказ, заключил Визе.
В тот же день моя судьба была решена: я был принят в число зимовщиков в качестве радиомеханика. Пока что других желающих ехать на Землю Франца-Иосифа не было.
Через неделю приехал из Москвы приглашенный в экспедицию радист Эрнст Кренкель. При первом знакомстве он показался мне человеком мрачным к недоступным. Но это впечатление было ошибочным.
— Значит, едем под Большую Медведицу! — чеканя слова, произнес Эрнст густым басом и, сразу переходя на «ты», спросил:
— Ты холостяк?
— Да. Некогда было жениться.
— Добро!
Мы быстро подружились и вскоре стали неразлучны. Он много рассказывал об Арктике, в которую был влюблен, о зимовках на Новой Земле и о том, как вообще попал на Север.
Кренкель в молодости сменил много работ: расклеивал афиши, ремонтировал примусы, паял кастрюли. Затем устроился на курсы радиотелеграфистов. В 1924 году он приехал из Москвы в Ленинград с надеждой отправиться отсюда в заграничное плавание. Но в ту пору за границу ходило лишь два парохода, а радистов, хотевших отправиться в плавание, было более двадцати человек. Многие из них имели длительный стаж работы.
Кренкеля в загранплавание не взяли. Как раз в это время в Ленинграде шел набор зимовщиков на Новую Землю. Желающих ехать на верную цингу было мало, и Эрнст без труда был зачислен радистом.
