Я вернулся в школу победителем и окончательно обнаглел. Когда математик Яков Моисеевич ставил мне в журнале двойку, я подходил к нему, надкусывал губу, чтобы выступила капелька крови, и ехидно спрашивал: «Хотите, чтоб я покончил с собой?» Он смотрел мне в глаза, качал головой и говорил: «Ты тот еще симулянт, Долинский, но артист из тебя получится. Так и быть, ставлю тебе тройку».
Все шло отлично. Я получил-таки аттестат зрелости, причем без выпускных экзаменов, от которых меня, понятное дело, освободили по состоянию здоровья, и неплохо выступил на чемпионате Ленинграда по вольной борьбе среди юниоров. Занял второе место. Впрочем, ниже, даже до третьего места, я опуститься не мог: в тяжелом (юниорском) весе было заявлено только двое, и я, заранее довольный результатом, в первые же секунды схватки лег под здорового малого, будущего чемпиона. Однако из вольной борьбы я все-таки кое-что вынес. Через годы, на съемках «Трех мушкетеров», я здорово злил Мишу Боярского, укладывая его на лопатки своей коронной «вертушкой».
Когда закончил школу, вернее сказать - вымучил среднее образование, на гастроли в Ленинград приехал Театр Вахтангова, и моя тетушка попросила Владимира Абрамовича Этуша глянуть на подающего надежды племянника. Комиссия из трех прекрасных актеров и педагогов - Этуша, Шлезингера и Львовой - собралась на прослушивание в номере гостиницы. Знаменитые вахтанговцы сидели рядком на диване, а я, сильно пришепетывая, читал им стихи. Потом меня выгнали за дверь, а присутствовавшему на прослушивании папе сказали: «В мальчике что -то есть, но ему нужно выправить речь».
И вот я с выстраданным аттестатом в руках отправился в Москву поступать в Щукинское училище. Чувствовал я себя вполне уверенно, поскольку выучил трогавшее меня до слез стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины.». Как я был не прав! Это пафосное произведение до предела напичкано шипящими и свистящими согласными, что было смертельно для моего «фефекта фикции». Я еще читал, а приемная комиссия уже покатывалась со смеху. Утерев выступившие от смеха слезы, вахтанговские мэтры вынесли приговор: меня принимают, но условно. Только когда я принес справку от логопеда, что дефект речи исправим, меня зачислили в «Щуку».
В театральном училище все поначалу шло нормально, но к концу первого курса дал о себе знать рецидив моей «старой болезни». Случилась большая драка с моим участием. В той серьезной потасовке я сыграл, могу сейчас признаться, роль Яго. Предъявив двум влюбленным в одну девушку однокурсникам «платок», я спровоцировал нечто вроде дуэли. Почему я это сделал? Наверное, потому, что и сам был неравнодушен к ней. Мы заперлись в пустой аудитории, и грянул бой... Я стоял на стреме. У одного из дуэлянтов в руках оказалась плеть, потом в ход пошел и нож. Один из соперников получил легкое ранение. История, разумеется, получила огласку, и всех троих с треском выгнали с первого курса: «Станете людьми - возвращайтесь!»
Как раз в это время меня только что утвердили на роль генерала Кутайцева, завитого молоденького царедворца, в фильме «Война и мир». «Поснимаюсь, - думал я, - годик, потом Бондарчук подмахнет справку, что я хорошо работал, и вернусь в училище». Но не тут -то было.
Обожавший сына отец не меньше педагогов «Щуки» хотел сделать из меня человека, поэтому не пустил сниматься, а устроил буровым рабочим шестого разряда в геолого-геодезическую партию -прокладывать дорогу Саратов - Балашов. Ох, как я там слезами обливался! Меня одного забрасывали в выжженную степь в шесть утра с бутылкой воды и банкой тушенки. Представьте - мухи, лопата и я. Это тебе не на киношном балу кудряшками трясти, это прямо-таки «Как закалялась сталь».
Долго ли, коротко ли - срок моей перековки подошел к концу, и я, заматеревший и прожженный, вернулся домой. Впереди лето, до занятий еще оставалось время, и, чтобы я не болтался без дела, папа трудоустроил меня в электроцех Московской консерватории. Работа непыльная, в основном лампочки менять. А при столовой был кондитерский цех, где пекли чудесные пирожные. Мы с напарником повадились вырубать электропечи аккурат ко времени, когда подходила опара для булочек. В столовой возникала паника: «Мальчики, быстрее почините у нас печь!» Мы приходили, степенно осматривали ее, цокали языком, озадаченно качали головой - словом, всем своим видом демонстрировали серьезность аварии. Несчастные кондитеры были готовы на все: широким жестом нам указывалось на мешки, набитые изюмом, маком, цукатами и орехами. Отправляя в рот жменю за жменей орехов, запивая цукаты услужливо протянутым в кружке коньяком или ромом, мы великодушно врубали электричество. В знак благодарности нам разрешалось набить необъятные карманы сладкой добычей. Так продолжалось добрых три месяца.
