Подъехал Бацов.
— Хочешь травить лисицу? — спросил я.
— Где? Как? Говори, где она?
— У меня в кармане.
— Ну, вот! Вздор, пустяки!..
— Ну, если пустяки, так ступай своей дорогой; я прислужу кому-нибудь другому.
— Нет, пожалуйста, говори правду! Ты не шутишь?
— Какие тут шутки! Я говорю серьезно: хочешь травить, — пущу тебе лисицу из рукава, а не веришь, — ступай на свой лаз!
— Ну, вздор! Какого там черта выпустишь…
— Я говорю: лисицу, а не черта.
— Да где ж она?
— У меня…
— Пустяки!..
— Пари?!
— О чем?
— На бутылку шампанского. А если не дам тебе лисицы, — отвечаю дюжиной.
— Да где ж она, твоя лисица?
— Опять-таки говорю: в кармане.
И снова разговор в том же роде. Долго томил я бедного Луку Лукича, наконец, сжалившись над ним, велел приготовляться, и, подъехав к тому месту, где лежала лисица, хлопнул раз до трех арапником. Видя беду неминучую, Патрикевна, как ни прикидывалась мертвою, однако ж должна была вскочить из-под копыт моей лошади и досталась в жертву Караю.
На другой день, по указанию мужиков, доставлявших нам фураж, мы отыскали гнездо волков из одиннадцати штук: одного из них прозевали тенетчики, другой попал на слабую свору графского борзятника и оттерся в кустах, но затравленные в одно время девятеро остальных привели в немалое удивление почти всех охотников, хотя некоторые, рассматривая добычу, утверждали, что им случалось и прежде видеть подобных: дело в том, что в гнезде этом оказалось волчат: двое черных, один белый, два обыкновенного цвета и трое пестрых (серо-пегих). Затравленная при них матка была обыкновенной шерсти.
На обратном пути нас обдало сильным дождем, небо обложилось тучами, и дождь лил до полуночи. Все это нимало не обескуражило наших охотников; в три дня стоянки под Крутым они успевали нагородить столько шалашей под густой настилкой соломы, что могли укрыть от слякоти не только себя, но даже собак; пострадали одни только лошади. Я спал в одном шалаше с Бацовым. На рассвете дня в лазейку, завешенную ковром, просунулась к нам благополучная физиономия Игната с словом:
— Барин.
— Что тебе надо? — спросил я полусердито, как это бывает с людьми, нехотя пробуждающимися.
— Охотники собираются. Прикажете побудить?
— Да ты уж разбудил меня. Что они? Куда едут?
— Не знаю. Лошадей заседлали, и господ будят.
— А на дворе что?
— Мороз страшенный.
— Что ж они, одурели, что ли? — проговорил Бацов тоже сердито.
— Не могу знать, — отвечал Игнатка.
— Позови сюда кого-нибудь из охотников! — заключил я.
— Куда вы собираетесь? — спросили мы новую физиономию, появившуюся на месте Игиаткиной.
— Да вон крылатый зверь подступил к березняку, так хотят попытать счастья, — отвечал тот как-то невразумительно.
Через несколько минут мы были уже одеты и сели на лошадей. Мороз был препорядочный; на сучьях дерев и на земле, облитой вчерашним дождем, блестела ледяная корка. Человек шесть охотников и мы с графом выехали в поле без собак, с одними арапниками. На озимях сидело небольшое стадо дроф; разделясь по двое, охотники справа и слева поскакали в заезд стороной, и вскоре дрофы были окружены. Видя это круговое нападение, птицы разбежались врозь и норовили скрыться, но лошади были резвее их, и каждый из седоков, избрав для себя жертву, тотчас догонял ее. Причина такого успеха заключалась вот в чем: у дроф, ночевавших посреди поля, размокшие крылья так сковало морозом, что они не могли их разнять для того, чтоб улететь от нас. Мы очень легко догоняли их на бегу, но справлялись с ними не без труда. Тут, как водится, не обходилось без смеха: старый дудак чуть не заклевал у нас охотника: конец арапника, которым тот стегнул птицу, туго обвился кругом и захлестнулся у нее на шее; охотник полез с лошади с тем, чтоб овладеть птицей, но рассвирепевший дудак перешел из оборонительного оложения в наступательное: он начал прыгать на охотника, норовя выклюнуть ему глаз, вскоре сшиб с ног своего преследователя; борьба, повершаемая общим смехом, длилась, пока не подоспели к бедствующему на выручку. Поймав пять штук дроф, мы вернулись к шалашам.
Глядя на колоть, охотники наши призадумались: надо было хорошенъко поразмыслить, на что следовало решиться: идти ли дальше, в надежде на «оттеплину», или вернуться к домам? Последнее решение было принято почти единогласно, потому что слишком поздняя осень не подавала надежды на возможность дальнейшей езды по чернотропу, а стоять на месте без дела и ждать порош было бы безрассудно; не всякая ведь зима бывает богата порошами. Иной год выдается для охотника такой несчастливый, что ему во всю зиму придется взять две-три пороши слепых и тем забастовать. Сверх того, к порошам мы могли не спеша поспеть к домам, где было припасено довольно огляженного уже зверя. Итак, усадив собак и разместившись сами как удобнее, мы тронулись наконец в обратный путь.
