Голос из сеней: — Дядюшка Игнат, к барину!
Голос из темноты: — Нету-ть, уехал к тетушке.
Голос с полатей: — Которого тебе Игната?
Голос из сеней: — Игната Савельича, ловчего.
Новый голос: — Нетути. Не приходил. Ищи у стаи, либо у котла.
2-й голос из темноты: — Куда это? Видно, на проверку?
1-й голос из темноты: — Известно, в проверку… В Зарамное, глядишь…
2-й голос из темноты: — Нешто там подвыты?
Новый голос: — А то как же! Завтра в Зарамном, а к ночи чтоб поспеть в Телюхи; ловчий сам сказывал.
Вбегает казачок: — Охотники! Бурого белоглазого седлайте под ловчего. Скорей! (Делает козла и убегает).
Голос с полатей: — Сбегай, Фомка, скажи выжлятникам.
Голос Фомки из темноты: — А сам-то что?.. Вишь, засел в каменны палаты!
Голоса: — Ха, ха, ха!
Вновь вошедший охотник, развешивая кафтан: — А у нас вот тут шатры шелковые. Что ж, ребята, полно скалиться, пора ужинать.
А тем временем ловчий стоит у притолоки в красной избе и, прихлебывая из блюдечка чаек, «докладает» барину, что завтра «беспременно следует брать Зарамное, чтоб к вечеру поспеть в Телюхи на поверку…»
Сидят борзятники вокруг стола с ложками; пришел ловчий в избу, переобулся, сменил мокрый кафтан, второчил про запас чуйку, сел на бурого белоглазого и поехал со двора. На шестой версте свернул он с большой дороги на проселок, перешиб поле, подъехал к острову и начал подвывать, но отголосу не слыхать; опоздал ловчий к месту: волки на добыче! «А как снесла их нелегкая совсем!» — думает огорченный охотник и выбирает местечко повыше, да посуше, садится наземь, надевает чумбур на руку, накрылся чуйкой, раскурил с грехом пополам свою носогрейку, курит и слушает, как дождик пополам с крупой барабанит по кожаному потнику, и седельной подушке. Дождавшись рассвета, он сел на коня и отъехал дальше от острова, на темя бугра, откуда видно в даль… А вот направо полем старик тащит на спине овцу… вот и матка; за нею четверо молодых протянулись в ниточку и идут след в след; с другого конца бегут на рысях два переярка и все, один к одному, спустились к болоту и пошли на логово. «Ладно», — думает ловчий, а самого бьет лихорадка, только не настоящая, а охотничья…
…К двум часам за полдень болото очищено, гончие вызваны, ловчий переобулся, то есть вылил из обоих сапогов воду и надел их на ноги без воды, взмостился на коня и повел стаю за двадцать верст в Телюхи. Тут по-прежнему борзятники сели ужинать, ловчий поехал «поверять гнездо»…
Каких сортов и видов ревматизмов не призапасит себе на старость этот «охотник — не работник», этот бездельный человек в жизни; в которой из костей его не окажется зуда и ломоты, тогда, как, поконча с делом, подслепый, оглохший, забытый и брошенный, пойдет перепалзывать с лавки на печку… Эх, сказалось бы, да… пора в Чурюково.
● Что-то вроде проклятия. ● Мордва русская и французская. ● Ливрейный картуз и двойник его сиятельства. ● Два новые штриха по Владимирцу и Бацову. ● Чурюково. ● Отзыв волков. ● Ловчий и стая. ● Травля. ● Пирог. ● Глухонемой. ●
На другой день мы торопились расстаться как можно ранее с скверными двориками, где каждый из нас, начиная от человека до последней собаки, претерпел в полном смысле слова те неудобства, какими, по примерной гадости, тесноте и вони, могут наделить путника (и, вдобавок, не даром) эти тамбовские караван-сараи… Извините за отступление: право, и теперь меня разбирает зло при одном воспоминании об этом и ему подобных ночлегах, в которых, нельзя не прибавить, многие сочинители-патриоты находят столько поэзии и аромата, как будто, помимо этой копоти и вони, нет на Руси предмета для их хвалебных гимнов. Господи! Да когда же проглянут и принюхаются к настоящему делу эти восторженные певуны, когда, подобно шляпкам и кринолинам, войдут у нас в моду и человеческие пристанища?
Верстах в пятнадцати мы догнали обоз и охоту, пересели на заранее оседланных лошадей и, присоединив к себе борзятников обеих охот, тронулись до места. Любо было глядеть на эту длинную нить всадников, бодрых, развязных, веселых, с бравою посадкой, на одномастных, крепких и красивых лошадях. Может быть, мне бы и не пришло на мысль говорить об этом, если б справедливость моего впечатления не подтверждалась свидетельством совершенно посторонним.
