— Солдаты готовы защищать Германию до последней капли крови, мой фюрер. Однако недостаток боеприпасов и техники в любом случае заставляет наши части отступать, вне зависимости от того, приказано ли им отходить на новые рубежи или обороняться. В каждом бою мы теряем людей, ничего не выигрывая взамен. Пожалуй, преданность Родине — единственное, на что можно положиться в частях, сражающихся с русскими! Да и воздушные налеты на станции обеспечения делают свое дело, а противопоставить нам нечего…
Гитлер кивнул и снова спросил:
— И как вы думаете, что следует сделать, чтобы спасти Восточный Фронт?
— Я не берусь вам советовать, мой фюрер. Но если вас интересует мое мнение, то я бы отвел войска за Одер, превратив его берега в надежный оборонительный рубеж. Там будет гораздо легче сдержать натиск русских!
— Так думаете не один вы. — Гитлер снова сел за стол и жестом предложил сесть мне. Когда я подчинился, он продолжил. — Все ведь считают себя самыми умными! Фронтовые генералы стремятся к тактическим выигрышам, а штабисты — к стратегическим… Первые пишут пессимистические доклады о тяжелом положении войск, будто я сам об этом не знаю, а вторые не дают этим докладам дойти до меня, чтобы я и вправду не начал отводить войска, демонстрируя слабость Германии и уменьшая их шансы договориться с врагами за моей спиной! Ни те, ни другие не понимают того, чего хочу я, но они не понимают и друг друга, Курт, вот что ужасно! Если бы в верхах царило единство, война была бы выиграна — Наполеон победил под Монтенотто, будучи еще в худшем положении, чем мы сегодня. Но единства нет… — последние слова фюрер произнес почти шепотом, а затем почти закричал — Болваны! Германия бесконечно выше всех их дрязг! Ничтожества…
Он снова замолчал. Я немного подождал и спросил:
— Мне как можно скорее следует вернуться в штаб Шернера. Готов передать ему письменные или устные распоряжения, если они последуют.
Фюрер покачал головой (и почему тогда я не задумался, как это необычно — один на один беседовать с человеком, изменившим мир!):
— Вам незачем возвращаться. Не сегодня, так завтра Шернер будет прижат к Одеру, а потом — и отброшен за него. Узнает ли он о судьбе своего доклада — значения никакого не имеет.
— Мое место — рядом с боевыми товарищами.
— Ваше место — там, куда вас назначит командование. Вы — честный и, что немаловажно, мужественный человек, Курт. Вы останетесь при мне, будете офицером для поручений — хоть кому-то я должен доверять! Те люди, которыми меня окружил Гиммлер, только повторяют его собственные слова.
— Но неужели вы так мало доверяете…?
— А вот это уж предоставьте право решать мне, офицер. Достаточно того, что я вам приказываю. Я никому так не доверяю, как боевым офицерам. С ними, закаленными в огне, я еще отброшу этих большевиков обратно за Вислу!
При этих словах его глаза снова загорелись, он сжал кулак и повторил, глядя прямо на меня:
— Мы еще отбросим их обратно за Вислу!
"Я никогда не капитулирую!". Гитлер о своей молодости
Если уж и приходится упоминать какие-то
автобиографические моменты, я предпочел бы
свести их к необходимому минимуму.
Юлиус Эвола
Есть мы, или нас нет — не имеет значения.
Важно только одно — чтобы был наш народ!
Адольф Гитлер
Итак, по личному распоряжению фюрера я оказался в самом сердце сражающейся Германии. Мои обязанности мало отличались от тех, которые я исполнял при штабе Шернера, с той разницей, что теперь я не инспектировал оборонительные позиции, а беседовал с высокопоставленными офицерами и передавал им письменные указания Гитлера — не знаю, чем мне удалось завоевать его доверие в первый же день моего прибытия. Впрочем, я знаю, что фюрер безошибочно подбирал людей для любой задачи, и если кто-либо не оправдывал его доверия, Гитлер предвидел это заранее — вот почему даже предательство самых доверенных лиц в последние дни Третьего Райха не стало для него сокрушающим ударом. Иногда, не желая терять времени, он писал инструкции для генералов от руки — торопливо, но в то же время разборчиво исписывал несколько листов и вручал мне: черновиков фюрер не признавал.
