Все равно. Достаточно одного, того раза. Посмотрим, ляжешь ли ты в саркофаг. Будешь, небось, дрожать, скупиться: «Еще месяц. Еще недельку…» И помрешь в постели, выпрашивая укольчик морфия.
Почти шесть часов. В окне совсем темно. Скоро она придет. Нужно встать. Слушать у дверей. Шесть лет уже ходит, а я все волнуюсь, как первый раз.
Думал, уже больше никогда не полюблю, а вот случилось.
Были и до Любы. Но не то. Не вырастало в любовь. Нет, не разменивался. Они были хорошие женщины. Наверное, все было проще — я им не пришелся. Да, конечно. Будь откровенен. Но и я расставался без жалости.
Кто-то протопал вниз по лестнице. Надеюсь, не встретит.
Это она меня окрутила. Нашла сокровище.
Жалеешь?
Нет. Нет. С Верой была почти детская любовь. Даже эти отношения были какие-то ненастоящие. И не запомнились совсем. С другими было всякое. И только тут — гармония.
Странная это штука — любовь…
Сердце бьется: «Тук, тук». А собственно, почему? Нет, не страсть. Тем более сегодня. Полное торможение от одного представления о теме разговора. Так что же? Интеллектуальные разговоры? Но Леня все-таки гораздо умней и интересней. А сердце не стучит. Может быть, от тайны? Возможно, зависит. Но не совсем.
Войдет. Положит руки на плечи. Приподнимется на носки и поцелует остро, коротко. Какой-то специфический запах ее дыхания. «Ну, как?» И все станет светло. Цветы.
Смотрите-ка, прямо поэт.
Есть центры в подкорке. Есть гормоны. Есть модели в коре. И больше нет ничего. Материя.
Может быть, это все и так. И даже наверняка так. Но я этим живу, это греет мою жизнь, мою науку.
Почему ее нет? Задержало что-нибудь? Много всяких препятствий.
Строили планы. Вот подрастут дети… Не нужно. Не нужно вспоминать.
Приходится подводить итоги. Личная жизнь не удалась. (Ужасно затасканное выражение. Все кругом затаскано!) Планы, наверное, все равно не осуществились бы. Ей не переступить через укоризненные взгляды детей. Я… тоже не был бы очень настойчив. Будь откровенен: одному хорошо. Люба — очень решительная женщина, это утомительно.
Наука. Какие были планы в науке?
Звонок. Иду!
Вбегает стремительно, запыхалась. Хочу поцеловать.
— Постой, не могу отдышаться. Кажется, никто не видел. Что случилось?
Тревожный, испытующий взгляд.
— Ничего особенного. Раздевайся. Давай пальто.
Поправляет волосы перед зеркалом. Специально куплено, потребовала.
Садимся рядом на диван, как всегда.
Не как всегда. Уже что-то стоит между нами. Преодолеть.
Целую нарочито нежно. Но она тревожна. Чутье.
— Что все-таки случилось?
Думал, может быть, сказать потом? После. Но чувствую — не получится.
— Хорошо, давай тогда сядем в кресла.
Садимся к маленькому столику. Мимоходом: какие удобные кресла! Готовился, а начать не могу.
— Может быть, я кофе поставлю сначала?
Решительно:
— Говори!
(Привыкла командовать на операциях.)
— Вчера ходил к врачу. К Давиду. Помнишь, говорил, что у меня слабость появилась, неприятные ощущения во рту. Только я пожаловался, он сразу послал в лабораторию, чтобы кровь исследовать. Потом расспросил обо всем, послушал, пощупал живот, особенно слева. Я смотрел на него внимательно, но на его толстой, доброй морде ничего не прочитаешь. Сказал, что подождем анализ. Сидели потом минут сорок, трепались о всякой всячине. Я ему о машине рассказывал. Увлекся и вдруг заметил, что он не слушает. В это время принесли анализ.
— Где он?
— Сейчас. Он его поглядел будто рассеянно и хотел было в стол сунуть, но я отобрал. Взглянул — и сердце у меня защемило. (Сдержись!) Но виду я тоже не подал. Давид сказал, что у меня неважно с кровью и нужно лечиться. Завтра я у него должен быть утром. Потом он меня еще долго расспрашивал о машине, о математическом моделировании… Вот и все.
— Давай анализ.
Достал его из записной книжки. Подал.
Как жестко она умеет поджимать губы. Видно, как вся сжалась. Потом лицо странно обмякло, губы дрогнули, веки опустились… но только на несколько секунд. Нахмурилась, вскинула голову, взглянула прямо.
— И что же, ты уже раскис? Уже собрался умирать?
Мне неловко. Ждал слез, что будет утешать, пожалеет, и вдруг так резко.
