Ребята, меня полгода не было среди вас. Вы мне теперь говорите, что вертикаль укрепилась и что правят бал из-за «стенки» (для простодушных: кремлевская стена). Вы приводите в пример Шустера, который после похорон «Свободы слова» остался на НТВ, дабы не быть отлученным от борьбы. Вы сочувствуете, узнав, что из моей статьи, написанной для политического журнала, сняли абзац о том, что, если после Беслана общество не задается вопросом об эффективности работы Путина, это значит, что оно боится Путина больше, чем террористов.
Но я не знаю имен живущих за стенкой – или орущих из-за нее. Я вижу страх в конкретных людях, среди которых много мне близких. Я не знаю, кто составлял списки разрешенных и запрещенных ньюсмейкеров – но знаю имена коллег, которые этими списками руководствуются. Мои тексты, кстати, цензурировали тоже не безымянные Медведев и Сурков. И вот мы смеемся, говорим о том, что во всяком безобразии следует соблюдать приличия, но на прощание я ловлю мимолетный взгляд: понял ли я, что плетью обуха? Осознал ли, что лишь дебилы идут в отлученцы?
У нас давние дружбы. Мы пережили август 91-го – когда лезли на баррикады – и август 98-ш, когда мы орали: «А в плиточники пойдем! Мы ж умеем плитку классно л ожить!» – и сбрасывали со стола заблокированные по причине отсутствия денег мобильники. То есть мы (они?) все в теории знаем, что настоящим страхом мужчины должен быть страх исчезнуть завтра, а не получить по морде сегодня. Страх, что наследники не примут наследства. Страх войти в историю Моникой при отсутствии Клинтона. Но они (мы?) очень хорошо научились менять галс, рассчитывая проскочить вперед бейдевинд.
Мы все больше говорим на разных языках. Потому что в области морали не существует тактики и стратегии. Сталин раз позвонил Пастернаку, спросил: «А что ви думаитэ о Мандэльштаме?» – Тот замялся: «Видите ли, Иосиф Виссарионович, дело в том, что…» – Сталин оборвал: «Спасибо, товарищ Пастэрнак…» – и повесил трубку. И Мандельштама не стало. И мой студенческий друг, поэт Толик, поведавший когда-то этот примечательный факт, остался вне борьбы и неборьбы: он просто умер от сахарного диабета. Во времена Андропова все были уверены, что он далеко пойдет.
У вас все в порядке с сахаром в крови?
Вы, надеюсь, намерены жить вечно?
Корабли лавировали?
И Толстой, по-вашему, с ума сошел – бежать в Осташкове?
Тогда ура.
Мужская трусость всегда исторически конкретна, как и любая истина.
Я больше не буду талдычить на смешную тему морали.
Эта моя колонка для GQ – последняя. Я не уполз в чистую политику из критики чистого разума, который, несомненно, отвечает в человеческом организме за мораль. Но порой в жизни надо все же делать повороты, не позволяющие плыть по прежней реке.
Увидимся где-нибудь там, в море.
2004
