Я решился вызвать семью, тем более что Пылаев выделил мне комнату на втором этаже западного крыла здания вокзала.
Как только начались каникулы, жена и мои мальчики приехали. Жена поступила в роту портнихой и стала получать кое-какие деньги, а главное, законный, хоть и скудный, паек.
Мои бойцы сложили в комнате плиту, и я приходил домой обедать. Но было много бытовых неудобств: уборная находилась за 300 метров и приходилось становиться в очередь, паровозы беспрестанно гудели, особенно один маневровый обладал пронзительным визгом и будил нас среди ночи, вся площадь перед вокзалом была наполнена толпой жаждавших попасть на поезда пассажиров, и стояла удушливая пыль. Вдобавок еще нас обокрали — украли у меня шинель и брюки, у жены костюм, у сыновей какую-то одежонку.
Сыновьям, однако, было весело, они сновали между строителями, даже им помогали, старший сын ходил в читальню.
Так провели мы лето. За это время в роте были арестованы двое или трое из бывших военнопленных. Пылаев перестал откровенно разговаривать со мной и с Пугачевым, а я однажды ему прямо заявил: если меня к осени не демобилизуют, напишу самому Сталину.
И вдруг пришел приказ из УВПС — демобилизовать Голицына и Цурина. В приказе была приписка, в которой выражалось недовольство — почему мы через головы ближайшего начальства обратились прямо в ГВИУ. Вот те раз! Да мы всем уши прожужжали, что считаем наше дальнейшее пребывание в армии незаконным.
Договорились с Пылаевым, что к сентябрю я отправлю семью обратно в Москву и закончу строительство камеры хранения, а тогда меня демобилизуют.
Через начальника вокзала я достал билеты жене и сыновьям в купированный вагон, но, когда подошел поезд и я хотел забрасывать вещи, проводница не пустила моих пассажиров, ссылаясь, что все места переполнены. Спасибо, что начальник вокзала нас провожал и в последнюю минуту уговорил начальника поезда. Мои сели и поехали.
Потом мне жена прислала письмо, в котором в трагических тонах описывала, как они ехали на полу в тамбуре перед уборной, вставали, когда кому-либо требовалось туда идти, и она не спала всю ночь. В конце письма была приписка от сыновей: «Дорогой папа, мы доехали хорошо».
Чтобы демобилизоваться, мне требовалось сперва поехать в Бабичи, в штаб ВСО, там получить какие-то бумаги, затем поехать в Гродно в штаб УВПС, затем поехать в Брест в штаб УОС, оттуда обратно в Гродно, снова в Бабичи и, наконец, снова в Гомель.
Из этих странствий мне запомнился Вильнюс, где из-за несоответствия поездов я просидел почти сутки. Я успел осмотреть город, в общем мало разрушенный, помолился святой «пане Божьей Матери Остробрамской», которая находилась над воротами. Все военные, когда проходили под ними, снимали фуражки, а некоторые осеняли себя крестным знамением. И еще я побывал в музее Чюрлениса, который на меня произвел неизгладимое впечатление. Позднее музей перевели в Каунас. Ночевал я на горе Гедимина — моего предка…
Моя демобилизация проходила невыносимо медленно. Штабные придурки, когда я к ним являлся, смотрели на меня как на чудака, мешающего их занятиям, и везде меня морили по два-три дня.
Наконец я получил свыше двух тысяч денег, облигации займа, хороший паек, нужные документы, устроил прощальную выпивку и выехал в Москву.
Остается подвести последние итоги, рассказать о дальнейшей судьбе некоторых моих однополчан.
Многие беспогонники, вроде меня, всеми силами стремились демобилизоваться, а большинство офицеров, наоборот, стремились остаться в армии, понимая, что, имея погоны, они будут чувствовать себя на привилегированном положении.
Цурин демобилизовался еще раньше меня и вернулся на работу в Метрострой. А Пугачев вернулся в Москву на старое место работы лишь через год после меня. Майор Паньшин, как квалифицированный архитектор, предпочел снять погоны и стал работать в одной из московских архитектурно-проектных мастерских. Я с ним встречался несколько лет подряд, но в 50-х годах он умер от рака легкого. Умерли офицеры Баландин, Елисеев, Богомолец, Уральский, Прусс — все от рака. Майор Сопронюк уехал партийным руководителем на Западную Украину. Юдин, уже в звании полковника, стал начальником строительства крупнейшего завода искусственного волокна в Калинине, и я его там однажды видел. О Викторе Эйранове и о его отце, так же как о некоторых других, я уже рассказывал. Дальнейшая судьба многих мне неизвестна.
