— Так восстанавливайте же ее скорее! — воскликнул Гхор.
Он просил, настаивал, умолял с жаром влюбленного юноши. Не спал ночей, горел, требовал точного срока, повесил календарь, уговаривал скостить несколько дней, отчеркивал часы.
И в сущности, не было причины откладывать.
Ладу возрождали без торжеств, без всемирного праздника, без зрителей. Даже полированную кнопку нажимал не Зарек, а Ким, верный друг, сопровождавший Ладу во все трудные минуты.
Нажал… и застыл с открытым ртом. Вдохнуть не было силы. И сердце замерло. Что-то будет?
Не хватало мужества открыть дверцу. Ким медлил, пока изнутри не послышался стук. И Лада, живая, цветущая, в красном платье с черным поясом, выпорхнула наружу.
На лилиях в ее волосах сверкали капельки воды… позапрошлогодние.
— Все уже кончено, Кимушка? Спасибо, дорогой. Ну, я побегу переоденусь — и за дело. Оставила АВ-12 на столе. А ты торопись на свое свидание.
Ким вздрогнул. Даже слова, даже интонация позапрошлогодняя. Шутка про свидание. Для этой Лады ничего не произошло, она торопится спасать мужа.
Ким поймал ее за руку:
— Стой, Лада. Послушай, Лада. Ты — это не ты. Ты записанная и восстановленная. Это твоя вторая жизнь.
Лада замерла, расставив руки. Одна у Кима в руке, другая протянута к двери.
— Ким, это правда? Ты не разыгрываешь меня?
— Истинная правда. Гляди, вот Нина, Сева, их же не было при записи.
— А Гхор?
— Жив. Восстановлен. Здоров. Совсем здоров, уверяю тебя.
— Вези же меня к нему скорей!
Они ехали по земле, в автомашине, и Лада всю дорогу расспрашивала о Гхоре: как он выглядит, как себя чувствует, помнит ли о ней, справлялся ли?
А Ким держал ее за руку, живую, теплую, нежную и сильную, молодую, с выгоревшим пушком на загорелой коже. Ловил дыхание, блеск глаз, восхищался… и не верил.
Что же это такое рядом с ним, ставшее Ладой?
Новой Ладе он попробовал рассказать о той, что состарилась и умерла во сне, не приходя в сознание. Но юная жена Гхора слушала без внимания, с эгоизмом влюбленной внучки. Бедная бабушка, жалко ее, но свое она отжила. 0 бабушке поплачем в другой раз.
— А Гхор? Как он выглядит? Не изменился?
Киму даже обидно стало за ту старушку, отдавшую жизнь ради счастья этой равнодушной девицы. И обе они-Лада. Как странно! Путаница В уме. Мыслить надо по-новому.
— И он уже не седой? — допытывалась Лада.
Последний разворот. Дамба, ведущая на остров. Аллея с еще не растаявшим снегом, серым и ноздреватым. Ворота.
Но кто это бежит навстречу по лужам, поднимая грязь фонтаном, оступаясь в мокром снегу, балансируя руками?
— Куда под колеса, оголтелый?!
И Лада из кабины прямо в воду:
— Гхор!
— Лада!
Стоят в снежной каше по колено, целуются. Головы откинут, посмотрят друг на друга и целуются опять.
— Любимый!
— Любимая!
Минуты через три Лада вспомнила о третьем лишнем, протянула ему руки для утешения:
— Кимушка, спасибо!
Но Кима не было. Он оставил влюбленных у машины и ушел прямо в чащу по ноздреватому снегу к березкам и осинкам, еще худеньким, голенастым, с растопыренными сучьями, но освещенным солнцем и жизнерадостным, как девчонки-подростки, у которых все хорошее впереди. Шагал, продавливая наст, смотрел сквозь ветки на бледноголубое небо и широко улыбался. Так и шел с застывшей улыбкой.
Ревности не было. И зависти не было: такому беспредельному счастью нельзя завидовать. Да Ким и сам был счастлив. Видимо, счастье дарить — самое чистое, самое светлое, оно сродни материнству. И таких минут у Кима будет много отныне. Много, много раз будет он сводить расставшихся, видеть глаза, затуманенные слезами радости, слышать трепетное спасибо. Почтальоном радости будет он в этом мире — нет приятнее функции…
