Он снова заворочался, так и сяк пробуя переменить положение. "Сидеть!" — повторил властный голос. "Гр'ын начальник, на закорки, ж… болит!" — заскулил Гривнин; в это время лезгин за столом обнимал красную, как свекла, Анну за талию, белобрысый тыкался вилкой в грязную тарелку, а с печки на них смотрели дети.
Гривнину стало невтерпеж — захотелось встать неудержимо.
"Ку-да?!" — раскатился голос Мамеда. Волосатый кулак, как кувалда, поднявшись, грохнул об стол. Зазвенела посуда.
"… я сейчас, — бормотал Гривнин, словно жук на булавке вертясь и дрыгая лапами. — Мне на двор, оправиться, гражданин начальник…".
"Какой такой двор, — отвечал грозно начальник, — я тебе дам двор. Сидеть, таво мать, не слезать свое место".
Рука его по-прежнему гладила Анну.
"X… с ним, Мамед, пущай сходит…” — заметил вяло белобрысый, ковыряя вилкой в тарелке.
Это неожиданно разгневало горца.
"А я говорю сидеть! — загремел он. — Вот я его, суку, за неподчинение законом требованием попитку побегу!” — и он оттолкнул товарища, намереваясь двинуться к оружию, стоявшему в углу, но не устоял и схватился за край стола. Задребезжали стаканы, пустая бутылка покатилась и полетела на пол. Мамед плюхнулся на скамью. Второй стрелок смеялся.
"Застрелю всех паскуд!” — заревел Мамед, сжимая кулаки и как будто не зная, на ком остановить огненные, маслянисто-желтые белки глаз. Белобрысый по-прежнему давился от смеха, Анна тоже хихикала и уголком платочка утирала глаза. Вот тогда и произошло неожиданное, необъяснимое, отчего у мальчиков, глядевших с печки, округлились глаза и раскрылись рты. И то, что произошло, они потом помнили всю жизнь.
Жук сорвался с булавки.
Арестант вскочил на ноги, подхватил с полу бутылку, и дети видели, как побелели его пальцы, сжимавшие горлышко.
Он стоял, подавшись вперед, растопырив руки с гранатой, и походил сверху на обезьяну в человеческой одежде.
Смех оборвался. "Ты что, — спросил спокойно второй стрелок, — уху ел? — Он нахмурился. — Бутылку-то брось. И садись, не тыркайся… Сейчас все пойдем. Эй, Мамед".
Но Мамед не отвечал, не издал ни звука, он начал медленно расти из-за стола, обросшие волосами ручищи его вдавились в стол. Под его черным, липким и обжигающим, как расплавленная смола, взглядом преступник сжался. Но мыслей уже не было: за Гривнина думал его спинной мозг.
Он ринулся в угол. Это случилось прежде, чем они успели сообразить, и он опередил белобрысого, который хотел забежать ему в тыл: он пригвоздил его к лавке, наведя на него дуло. Он стоял один посреди избы, в руках его было смертоносное оружие. Ему достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы скосить напрочь мерзкую сволочь! Ха-ха. Гривнин ликовал. Теперь ОН был господином. Сейчас ОН их заставит лизать языком пол.
Гривнин облизал шершавые губы.
"Беги, земляк", — сказал он монотонно, не глядя на напарника, но зная, что тот глядит на него. Тот, действительно, не сводил с него глаз, полных ужаса.
"Беги! — раздался снова жесткий, холодный голос, — Рви когти", пока не поздно. Терять нечего! Думаешь, они тебя пожалеют? Пожалел волк кобылу".
Тот сидел на полу не отвечая.
Второй автомат висел на руке у Степана, сильно мешая ему; он пытался забросить его за плечо короткими, судорожными движениями; наконец это ему удалось. Все это время он целился в солдат и, сам того не замечая, отступал к порогу. Наткнулся на бутылку, отшвырнул ее. С порога избы правая стена не простреливалась, ее загораживала печь. Он подался влево, по-прежнему отходя осторожными шажками.
"Ты! — крикнул белобрысый. — Стой. Пожалеешь".
"Сучий сын…" — прохрипел Мамед.
Гривнин усмехнулся.
"А ты, — сказал он с наслаждением, держа автомат наперевес, — а ты… поговори у меня, сука помойная, чернозадая падла".
"Караул! — вдруг завизжала Анна, как будто сорвалась с гашетки. — Люди! Караул! Не пущу! Стой, ирод! Не пойдешь никуды!"
И она вылезла поспешно из-за стола и со сбившимся платком бросилась к нему. Степан опешил. Пнул Анну ногой, но она, разъяренная, с пылающим лицом, упрямо лезла на него. Солдаты вылезали из-за стола. Сверху смотрели ребятишки.
Размахнувшись, Гривнин двинул тетку прикладом. Она полетела навзничь.
