Он выдумал эту историю от первого до последнего слова — потому что знал: так ему легче будет сблизиться и подружиться со здешним людом. И, говоря по правде, он неотступно следовал этой своей прекрасной выдумке. Впрочем, все партработники, действовавшие в Финша, люди самых разных народностей, вдохновлялись той же идеей. И когда Нгиа рассказывал о своем вымышленном приемном отце, ему и самому казалось, будто это случилось на самом деле.
Нет, говоря: «Я всегда был мео», Нгиа не кривил душою.
Ми немного подумала, потом решительно тряхнула головой.
— Конечно, — сказала она, — это, может быть, и так. Но все равно вы с равнины и родина ваша не здесь…
Он попытался объяснить ей:
— Родина кадрового партийца там, где он трудится на благо людей…
— Все равно, — повторила Ми, — жену, например, человек выбирает там, откуда он родом. Ведь не станете же вы сватать девушку там, куда приехали по работе, верно?
— Почему же это не стану?
— Да уж так, не станете…
Нгиа промолчал. Разговор принимал опасный оборот: он всегда опасался ненароком задеть простодушных и чувствительных горянок.
Зианг Шуа наконец встала и подошла попрощаться с Нгиа.
— Как освободитесь, заходите в гости, — пригласила она его напоследок.
Ми ушла вместе с матерью.
Солнце клонилось к закату, по травянистому лугу протянулись ласковые зеленые лучи. От людей, шагавших по траве, ложились длинные тени, доходившие до самого поля.
Нгиа оглянулся на ворота. Зианг Шуа, озаренная вечерним солнцем, медленно удалялась своей старческой, ковыляющей походкой. А где же Ми? Нгиа торопливо подошел к воротам. Так и есть! Она стояла тут, за оградой. Ми подняла глаза и прямо взглянула ему в лицо. Нгиа отвел взгляд, но чувствовал, что девушка смотрит на него по-прежнему.
— А… а вы что, ждете… кого-нибудь? — спросил он запинаясь.
— Я ждала вас, — отозвалась Ми. — Хотела попрощаться. Всего хорошего, Нгиа…
И она побежала следом за матерью, ни разу больше не оглянувшись.
Три года он не был здесь. И вот вернулся и вместо прежней девчонки с зелеными глазами увидел девушку, взгляд которой проник ему в самую душу.
Конечно же, Ми влюблена в него. Она по натуре робкая, но такая простодушная, чувства своего скрыть не умеет… Стоит ему сказать ей хоть слово, и пойдет, пойдет молва по округе: Нгиа встречается с Ми, они любят друг друга, он подарил ей косынку, он хранит у себя на память ее зеркальце…
В душе шевельнулось сладостное щемящее чувство. Это была нежность. Но он тут же жестко одернул себя. Да, он не был женат, его никто и нигде не ждал. Но обрести подругу здесь, в горах? Нет, этого он не хотел. Тревожные думы овладели им…
Как-то, выйдя поутру в поле, люди увидали внизу, у подножия горы, крошечное белое пятнышко. Оно близилось и росло, и скоро уже можно было разглядеть, что это всадник на белом коне. Был он в фуражке с черным блестящим козырьком, в темном шерстяном костюме, застегнутом до самого ворота, в резиновых сапогах с низкими голенищами, с прямоугольным ранцем за спиной. И был он молодой, рослый и белокожий. Щеки его, покрытые легким пушком, разрумянились, потому что роса еще не сошла и стояла утренняя прохлада, и большие уши торчком — тоже раскраснелись.
Белый конь неторопливо огибал желтые скирды соломы.
Непонятно было, кто это такой. Может, военный из города? Конечно же, военный! Недаром у него такая фуражка и ранец…
Военный доехал до лощины и спешился. Из глубоких расщелин полз густой туман, по горным уступам прыгали, словно бы с неба, ручьи и речки. Дорога с трудом различалась под ногами. Но скалы, громоздящиеся по сторонам, военный видел отчетливо даже сквозь туман и, узнавая их, вслух произносил название каждой. Могучие глыбы испокон веков стояли здесь во весь рост или сидели на корточках по склонам. И конечно же, думал военный, эти глыбы не зря, не без умысла сидели или стояли здесь — каждая на своем привычном месте. Вон у той скалы торчит сбоку, как ухо, широченный выступ: это чтобы укрывать людей, застигнутых непогодой на пашне или по дороге на ярмарку. А у этой скалы в спине пещера: партизаны, когда их в пути заставал рассвет, забирались туда и отсыпались после бессонной ночи. А у соседнего утеса посередине лика глубокий провал, настоящий колодец, круглый год полный чистой дождевой воды: идешь, бывало, связным, карабкаешься по кручам, измотаешься, и жажда мучит, а заберешься сюда — и пей, сколько душе угодно, прохладную воду, которая, конечно же, куда слаще и свежее застоявшейся, тепловатой воды в бамбуковой фляге. Есть скалы, огромные и могучие с виду, а внутри у них пустота… Старики, взбираясь сюда по кручам, устают до изнеможения. Тогда они берут хворостину и втыкают в землю у основания глыбы — есть скалы, сплошь утыканные палками. Старые люди верят, будто так можно задобрить повелителя гор и он сделает их ноги сильными и крепкими, как камень…
