Туда-то он и попытался загнать меня. Я вырвался и изо всех сил ударил его задними ногами, целясь прямо в лицо. Но, увы, коронный мой удар угодил в клюв, твердый как камень, и пропал зря. Тогда Ча втолкнул меня клювом в каморку и тут же завалил выход из нее кирпичом. Я оказался в заточении, замурованный заживо.
В каморке было темно, словно в заткнутом пробкой кувшине. Между стеной и кирпичом не пролезла бы даже моя рука. А старый Ча, стоя снаружи, отдавал мне первые распоряжения:
— Отныне ты должен караулить мой дом. За хорошую службу награжу. Не справишься — жди колотушек. А теперь прочисти-ка уши, я растолкую тебе твои обязанности: пой во все горло, когда меня нет дома, чтобы ни мыши, ни змеи, ни тысяченожки не лезли в особняк. Они услышат твой голос, решат, что хозяин дома, и не посмеют носа сюда сунуть. Вот и вся забота. Каждый день будешь получать вдоволь вкусной травы. Ну как ты небось счастлив!..
Я-то собрался обругать его последними словами за то, что он незаконно лишил Кузнечика Свободы, а он, оказывается, меня «осчастливил»!.. Каково мне было это слышать?!
Петь я не стал. Ни петь, ни кричать, ни шуметь, как требовал старик. Он подождал день-другой и, не услышав ни звука, перестал приносить мне траву. Ах, как мне хотелось есть! Поразмыслив, я понял: ничего не может быть глупее, чем добровольно уморить себя голодом в этой темнице. Нет, я должен есть, питаться, набираться сил, чтобы выжить и спастись из злого логова! Вот в чем истинная мудрость!
С этого дня я начал петь. Нередко я распевал во весь голос и когда старый Ча был дома. Тут у него начиналась бессонница, но я умолкал не раньше, чем старик не накричится вдоволь.
Днем и ночью томился я взаперти. Увы, дни мои были так же темны, как и ночи! Я развлекался лишь собственным пением. И пел все, что приходило на память, без смысла и без разбора; пел, не задумываясь, как дышал. Да и стоило ли стараться ради идущих мимо прохожих? Ведь голос мой должен был их не завлекать, а отпугивать. Ну а у законной хозяйки «особняка», Серой Мыши, я обязан был создать впечатление, будто тут в самом разгаре Пир На Весь Мир: Кузнечики пьют и гуляют с рыболовами Ча и уже совсем распоясались. А кому, скажите, охота связываться с пьяными буянами?!
Старый Ча обычно целыми днями не бывал дома. К ночи он возвращался и укладывался спать. Сперва я рассчитывал под звуки моих частушек, романсов и песен тайно прорыть подземный ход и бежать. Но наружную и боковую стены старик укрепил кирпичами — и откуда он их только понатаскал? Мои руки и ноги оказались слишком слабыми, чтобы их сокрушить. Правда, задняя стена, уходившая в глубь земли, поддавалась моим усилиям. Но ведь этак, пожалуй, мне пришлось бы прорыть насквозь весь земной шар. И вышел бы я где-то на противоположной его стороне. А что мне, скажите, там делать? И все-таки я не смирился с неволей и не потерял надежды. Надежда эта и вера в грядущее освобождение утешали меня, прогоняли прочь подступавшую к сердцу тоску. Так уж бывает всегда: кто не поддается отчаянию и страху, тот непременно выживет и победит!
Итак, томясь в беспросветном мраке, я пел. Пел по принуждению. Ведь, как я говорил уже, голос мой никого не радовал и мои песни никому не были нужны. Да я и сам не получал от них ни малейшего удовольствия. Я просто служил источником шума. Но если бы я прекратил этот шум, старик перестал бы меня кормить.
И я пел. Я стрекотал и трещал. Чтобы выжить, чтобы выиграть время, придумать какой-нибудь план и бежать. И тут мне пришло в голову, что я мог бы подозвать кого-нибудь к норе и открыть ему, кто я и какая меня постигла участь. Может быть, люди захотели бы мне помочь и освободили бы из темницы?! Какие песни я должен выбрать для этого? И когда лучше их петь? Я думал теперь… Я думал…
Я перестал исполнять пустые и бессмысленные песенки — как много их, оказывается, на Свете! — и оставил в своей программе только серьезные песни, смысл и мелодия которых подходили к моим обстоятельствам. Теперь я слушал себя с наслаждением. Я даже начал слагать новые песни. Одни были, собственно, жалобами, обращенными к добрым и справедливым сердцам, другие раскрывали мою тайну, в третьих звучала надежда, пускай неясная еще и неосознанная. Конечно, я не мог петь об этом прямо, во всеуслышание: кто знает, а вдруг за мной следит старый Ча? Да и потом его в любую минуту могла принести нелегкая. Приходилось хитрить, прибегать к тонким намекам и иносказаньям…
