Я чуть не расхохотался во все горло. Это же надо — поверить, будто мы и впрямь видели ее племянника «Небо — разрази меня гром»!.. Чуи же, потрясенный жабьим красноречием, не выдержал роли:
— Не всякий роднится с кем попало! Вот, скажем, земля с небом или мы с братом — тут истинное родство. А то ведь иные, стоит им проголодаться, сразу же тянут руки к небу и давай голосить. Да надрывайся хоть до тех пор, пока и зубы, и челюсти не развалятся, все равно, как говорится, плоды с высокого фикуса Шунг сами собой тебе в рот не упадут…
Жаба слегка опешила. Впрочем, намеков Чуи она не поняла. Но тут я оборвал его и почтительнейшим голосом произнес:
— Простите меня, о досточтимая, я запамятовал… Бывает же такое… Ведь мы, хоть и не получили от вас наставлений, сами спросили у Неба, почему это в поднебесном мире нет дождя? А он, как сейчас помню, замахал на нас руками и говорит: занят мол, занят Важными делами и ему не до какого-то там дождя. Некогда ему. Уж не скажу, какие там у него Дела, я, недостойный, оробел и ни о чем не посмел спрашивать.
Жаба удовлетворенно заквакала:
— Ква-квак!.. Ах, так!.. Недостойная уразумела! Недостойная все уразумела! Племянник мой занят, как постигаю, поглощен державными заботами. И недосуг ему ублаготворить тетушку небесною влагой. Племянничек занят! Ква-квак!.. Вот ведь как! Ну, ежели так…
И она расселась в грязи, бормоча что-то и толкуя сама с собой. А вокруг нее прыгали взад-вперед другие Жабы и вторили:
— Ква-квак!.. Вот оно как!..
— Ква-квак!.. Ну, если так…
— Ква-квак!.. Так-так!..
Видно, рассказ мой им всем пришелся по сердцу.
А мы с Чуи зажмурились, зажали носы и начали потихоньку выпускать из себя смех. Когда мы раскрыли глаза, Жабы уже не было. Вместо нее перед нами торчал молодой Няйбен — тощий, долговязый и голенастый. Надетый на нем спортивный костюм в обтяжку и с продольными полосками делал его еще длиннее. Мы собрались было снова расхохотаться, но вдруг обратили внимание на обличье незнакомца. У всех Няйбенов лица бесцветные и бездумные, но резкие темные черты, лица этой квакши выражали строгость, я бы даже сказал, суровость. Я не сомневался, молодой Няйбен прискакал сюда неспроста.
Так оно и было. Мы не учли общеизвестной Истины: Жаба Жабе рознь. Одна безответна и безобидна, как ком глины, — поноси ее последними словами, а ей и горя мало. Зато другая… О, с такой лучше не заводиться! Не зря ведь говорят: «Жаба с багровой печенью». Такие обычно жестоки и коварны.
Вот и до ученой Жабы тонкие наши шутки с намеками не дошли. Но когда мы расхохотались ей в глаза, печень ее побагровела от гнева и она отправилась по всей округе бить тревогу: мол, чужестранцы, объявившиеся на острове, — люди недобрые и подозрительные.
Однако, друзья мои, я немного отвлекся… Итак, перед нами возник молодой Няйбен. Он подпрыгнул, приземлился прямо перед нашим носом, моргнул и сказал:
— Великий государь Земноводной державы, Ком Единственный, требует вас!
Мы отправились следом за гонцом, дошли до куста Марси-лии, свернули в низкий и душный проход под ее побегами и вскоре увидели Лягушку Ком или, как пышно именовала ее квакша, Кома Единственного. Он восседал на кирпиче, служившем ему троном и ложем. Поза его была исполнена величия и торжественности. В выпученных глазах его я не уловил отблесков разума; да и откуда у Лягушки блеск мысли! Руки его покоились на брюхе, ноги поджаты крест-накрест. Грудь и брюхо отливали белым глянцем — ни дать ни взять одеянье, которое в старину носили законоведы. Они вздувались, опадали, вздувались снова и снова, как будто Ком вот-вот изречет какие-то очень важные и нужные слова. Но он молчал. На затылке у него, на вороте и на спине зеленели пупырышки, точь-в-точь расплющенные поджаристые зерна молодого клейкого риса; по названью этого блюда и нарекли Лягушку — Ком.
Пожалуй, в этом царстве голода Ком Единственный был самым толстым. II я бы не удивился, узнав, что он именно поэтому захватил власть и объявил себя Великим государем. Только нам с Чуи было все равно — «великий» он там или не «великий», да и вообще безразлично, кто у них «государь». Я сразу понял: толстый Ком тоже из тех свихнувшихся книжников, которые сотрясают воздух пустыми словесами. Бахвальства и спеси у Лягушек (если это возможно) побольше еще, чем у Жаб. И стало быть, они чуть-чуть поближе к Небу. Ну а Ком Единственный вообще слушал только самого себя и не слышал никого другого. Я даже сперва пожалел его, думая, может, на него случайно наступила Корова и он повредился в уме. Но, оказалось, Корова здесь ни при чем.
