Когда искусный удар свалил разбойника на землю, Михась снял с потерявшего сознание детины сыромятный кожаный пояс, закинул его правую руку за спину, сноровисто и надежно привязал к согнутой левой ноге. «Отдыхай, соколик!» Скоротечный бой уже затих. Лешие выстроились на дороге, оставив позади себя лишь неподвижные тела незадачливых налетчиков. В отряде потерь вроде не наблюдалось. «Больше полусотни положили», – прикинул Михась, усмехнувшись гордо и зло: лежавшие сейчас в кустах, в траве и на дороге хотели его убить и ограбить, бросить вот так же посреди веселого летнего леса. Он сделал то, к чему готовился с детства, не давая ни дня отдыха своему телу: победил, вот уже в который раз. Даст Бог, не в последний! Ведь он обещал Джоане, что вернется к ней во что бы то ни стало и сообщит, глядя в глаза, либо радостную, либо горестную весть. А Михась привык твердо держать свое слово. И горе тем, кто встанет на его пути.
От строя к Михасю шел спешившийся Разик, десятник его первого десятка, бывший сейчас начальником над всем отрядом. Рядом с ним шагал Желток – десятник второго десятка, составлявшего отряд. Допрос – дело важное и непростое. Уже по тому, что Разик командовал по-английски и выбрал в пленные самого сильного и злого врага, Михась примерно представил, как будут допрашивать повязанного им детину. Он чуть приподнял пленного, привалил к дереву. Тот, уже очнувшись, заворочался, попытался дернуться, но не смог. Яростным, ненавидящим взглядом уставился на Михася и подходивших десятников.
– Сэр, ваш приказ выполнен, злодей связан! – по-английски доложил Михась, вытянувшись и прикладывая раскрытую ладонь к берету. Этот жест, которым адмирал Дрейк приветствовал на борту своего корабля королеву Елизавету (как бы закрывая ладонью глаза, ослепленные ее красотой), в последнее время стал очень модным в Европе среди военных, и Михась – лейтенант флагманской морской пехоты адмирала Дрейка – тоже привык к нему.
– Хорошо, Майкл, – ответил Разик. – Мне представляется, что это главарь разбойников. Пощекочи его саблей и послушаем, как он отреагирует.
Черненый дамасский клинок выпорхнул из ножен и, описав замысловатую петлю, свистнул перед самым лицом детины, косо рассек ему кафтан на груди. Из неглубокого длинного пореза сразу засочилась кровь.
– Сволочь иноземная! Нехристи проклятые! Немецкую вашу мать-перемать! – У детины изо рта хлестала пена, он бился всем телом, пытался порвать ремень, встать, вцепиться в противников зубами. Перед смертью он не молил о пощаде, не ползал на коленях перед победителями, а в приступе бессильной ярости кричал все, что о них думает. Именно поэтому в плен был взят сильный, лихой противник. Лешим важно было знать, что именно знают о них нападавшие.
– Что ты, соколик? – вдруг на чистом русском языке ласково ответил Разик (детина обалдело заткнулся на полуслове). – Какие же мы нехристи! Мы агнцы Божие, по земле прохожие! – И тут же резко, зло, не давая опомниться, схватил его за воротник, бешено уставился в глаза. – Кто тебя на нас послал, гад? Сколько за смерть друзей моих обещано?! Отвечать!! Быстро!!!
Детина лишь тряс головой и хлопал глазами.
– Ей-богу, не знал, что наши… То есть… это ж… – растерянно выдавил он. Разик отпустил его, тот плюхнулся на траву.
– Ну, так кто послал, что сулил? Отвечай, если люто мучиться не хочешь! – на всякий случай еще раз грозно спросил Разик.
Хотя и так уже было все ясно: детина не знал, кто такие лешие, принимал их за каких-нибудь немцев-купцов.
– Кто ж меня пошлет, – с угрюмой обреченностью сказал он. – Я сам атаман.
И, отвернувшись, с тоской посмотрел в сторону дороги, где лежали его мертвые товарищи.
– Михась! – Разик сделал короткий красноречивый жест и направился с Желтком к дороге. Михась шагнул к пленному. Детина перевел глаза на леших, все понял и криво усмехнулся.
– Слышь, земляк, – неожиданно твердым, заинтересованным голосом попросил он Михася. – Расскажи-ка мне перед смертью, как вы нас так ловко окружили-то? Разболтал, что ли, кто о засаде? И не могу взять в толк: как ты меня повалил? До смерти интересно! – снова горько усмехнулся он.
