А земля италов? А милый образ того, кто ей дороже всего на свете?
Но когда же Пентаур исполнит свое обещание? Когда объявлен будет поход?
Вдруг она вздрогнула и невольно ухватилась за руку Нитокрис, с которой шла рядом.
— Что с тобой, милая Лаодика? — спросила юная дочь Рамзеса.
— Я так испугалась, милая Снат, — отвечала Лаодика, сжимая руку Нитокрис.
— Чего, милая?
— Его — моего господина.
— Какого господина? Твой господин — мой отец, фараон Рамзес.
— Мой бывший господин — Абана, что купил меня на рынке в Цоан-Танисе и от которого мы бежали вместе с Херсе. Я его увидела вон там, среди носителей опахала фараона.
— Чего ж тебе его бояться?
— Он узнал меня, он возьмет меня к себе, о боги!
— Он не посмеет взять! — гордо сказала юная дочь Рамзеса, — ты моя сестра.
— Да хранят тебя боги, милая Снат! — с чувством сказала Лаодика, пожимая руку Нитокрис, — у тебя доброе сердце, а доброе сердце — лучший дар богов.
— А покажи мне, где он? Видно его теперь? — спросила Нитокрис.
— Видно, но я боюсь взглянуть на него… Вон он — около седого воина в панцире.
— А! Это Таинахтта, вождь гарнизона, отец нашей Аталы — ты ее знаешь!
— Знаю, милая Снат… Я ее боюсь…
— Почему? — спросила Нитокрис.
— Не знаю. Она меня, кажется, не любит.
— О! Понимаю: она ревнует тебя к брату, к Пентауру. Да и я тебя к нему ревную, — наивно говорила хорошенькая царевна. — Так который же Абана?
— Тот, что с золотой цепью на груди и с тремя кольцами у предплечья.
— А! Какие злые у него глаза! Какой нехороший. Он что-то говорит Таинахтте и показывает сюда.
— Он показывает на меня.
— Ничего, не бойся.
— Милая Снат! Как же мне не бояться? Я так виновата перед ним.
— Чем, дорогая?
— А как же! Ведь я — воровка.
— Что ты! Как?
— Я ж бежала от него и увела с собой свою старушку Херсе. А ведь он нас купил, значит, я украла у него цену двух Рабынь.
— А сколько он заплатил за вас?
— За меня десять «мна», а за Херсе пять «кити» с ребра [12].
— Пустяки, милая Лаодика, мы ему заплатим вдвое. Лаодика недаром опасалась: Абана действительно узнал ее сразу.
Когда, проснувшись утром на корабле «Восход в Мемфисе», он узнал, что за ночь исчезли и Лаодика, и старая Херсе, он пришел в ужасную ярость. Никто на корабле не мог сказать ему, что с ними сталось: никто не видел их бегства, потому что все спали. Рабы, которым поручено было стеречь их, также ничего не могли сказать о беглянках, и на них обрушился весь гнев молодого египтянина. Несчастные рабы подверглись жестоким истязаниям, но и истязания их ни к чему не привели: они говорили только, что злые духи нагнали на них мертвый сон, и они ничего не слыхали, что делалось ночью.
Естественно, что в исчезновении Лаодики Абана должен был подозревать Адирому, но последний отрицал свое участие в их бегстве, в противном случае он не оставил бы их одних, беззащитных женщин. Адирома, напротив, высказал предположение, что Лаодика и Херсе, не желая оставаться в рабстве, бросились в Нил и погибли в его волнах. Он считал это тем более правдоподобным, что гордая дочь троянского царя ни в каком случае не могла помириться с участью рабыни и сама прекратила свое горькое и унизительное существование: дочь Приама, богоравная Лаодика, не могла быть рабыней сына Аамеса!
И вдруг Абана видит ее среди дочерей фараона! — Она не утонула в Ниле — она бежала.
— Это она, клянусь Озирисом! — невольно воскликнул он.
— Кто она? — удивился стоявший около него Таинахтта, вождь гарнизона в Фивах.
— Моя рабыня, дочь троянского царя Приама.
— Где? Которая?
— Та, что идет рядом с царевной Снат. Я купил ее на рынке в Цоан-Танисе, и на дороге от Цоана, выше Мемфиса, она ночью бежала с корабля, воспользовавшись оплошностью моей стражи.
— Так это Лаодика? — в раздумье заметил Таинахтта. — Мне о ней много говорила дочь моя, Атала, которая состоит при женском доме его святейшества, фараона Рамзеса. Эта рыжеволосая троянка всем там головы вскружила; и неудивительно — она так прекрасна.
— Но она моя рабыня! — с негодованием сказал Абана, — она беглянка — я должен взять ее к себе как собственность.
— Ну! — заметил Таинахтта с улыбкой, — львы не уступают никому своей добычи.
