В это время стремительно, как вихрь, подбежала к Лаодике хорошенькая Нитокрис.
— Ах, милая Лаодика! — заторопилась она. — Ветер твоего севера шепнул мне в ухо хорошую новость для тебя.
— Какую, милая Снат? — удивилась Лаодика.
— А что ты мне дашь, если я тебе скажу?
— У меня, милая, ничего нет, что бы дать тебе, у меня есть только сердце, которое я уже отдала тебе с первого дня, как узнала тебя.
— Нет, Лаодика, еще есть что-то у тебя.
— Что же? Я не знаю.
— А твои губы, дай мне их.
— Возьми.
Плутовка не заставила себя просить: она жарко прильнула своими горячими губами к губам Лаодики.
— Ах, как сладко! Теперь скажу: вчера в Фивы приехал кто-то, кто носил тебя на руках.
Эти слова удивили Лаодику и встревожили: в несчастье люди всегда ожидают скорее дурных вестей, чем хороших.
— Кто же, дорогая Снат? Меня Херсе носила на руках.
— Нет, это мужчина. — И плутовка коварно посмотрела на своего брата: она хотела мстить ему хоть чем-нибудь за то, что он отнимает у нее Лаодику.
— Кто же? — снова недоумевала последняя.
— Сын старого Пенхи, Адирома из Трои! — почти крикнула шалунья.
— Да? Я очень рада… Боги наградили его свободой за то, что он добрый, — серьезно сказала Лаодика, у которой в душе при одном имени Адиромы шевельнулось и встало все прошлое, далекое, невозвратимое, встало, как живое.
Но тут же она вспомнила своего господина, Абану. сына Аамеса, у которого ее похитил Адирома с помощью того старого, доброго жреца, которого и имени она не знала.
Неужели Абана не разыскивает ее? А если узнает, где она?
XV. ОТВЕРГНУТАЯ НИЛОМ ЖЕРТВА
Между тем в Фивах распространился слух, что фараон возвращается с войском из похода. Возвращение это было неожиданно. Говорили, что в походе на север, после поражения войск Цамара и Цаутмара, опасно заболела старшая и любимейшая дочь Рамзеса, прекрасная Нофрура.
Это было действительно так. В один из переходов по знойной степи Ливии Нофрура почувствовала сильные недомогания. К ночи она лежала уже в жару. Тотчас же призваны были находившиеся при войске врачи и искуснейшие «хир-сешта» — «учители таинственных наук», которые и приступили к лечению юной царевны. По совету их, один из находившихся при войске жрецов Изиды обвязал пылавшую голову больной намоченной в священной воде лентой от покрывала Изиды, произнося заклинание: «Свяжу я злой недуг семью узлами бога Шу, сына великого Ра; я свяжу его силу, его дела, его злобу страшными узлами мрачной ночью, пока не глянет на землю светлый лик великого Горуса».
Больная металась на постели и умоляла, чтоб ее бросили в Нил: видно было, что внутренний жар пожирал ее, и оттого ей казалось, что прохладные воды Нила исцелили бы ее.
Отец и сестры не отходили от больной. Рамзес, который без содрогания видел вокруг себя тысячи смертей, которому доставляло несказанное наслаждение смотреть на горы отрезанных у неприятелей рук и других членов, возвышавшиеся у его походной палатки, этот железный человек при виде страданий своей любимицы плакал, как ребенок.
— Это презренные либу наслали на нее огневой недуг, — шептал он, чувствуя свое бессилие.
К утру жар у больной несколько уменьшился, и Рамзес решился немедленно возвратиться в Фивы под покровительство своих богов и их служителей.
Больную царевну уложили в покойную колесницу, запряженную восемью мулами. Нофрура лежала в колеснице с богатым тентом из белого финикийского виссона, законного золотом, а четыре рабыни, находившиеся с ней в колеснице, беспрестанно махали над больной опахалами из страусовых перьев. Сам Рамзес, его сыновья, дочери и Изида-хеттеянка следовали за колесницей больной в своих походных колесницах. Не слышно было ни военной музыки, ни воинственных возгласов, потому что войска фараона со своими военачальниками и тысячами пленных двигались поодаль от царского кортежа.
— Сестра недаром просила бросить ее в Нил, — говорила вторая дочь фараона, стройная и большеглазая Ташера, сидя в своей колеснице рядом с Изидой.
— А что, милая Ида-Ташера? — спросила последняя.
— Это ей, конечно, боги внушили, — заметила третья дочь Рамзеса, Аида.
— Что же они ей внушили? — недоумевала хеттеянка.
