Замок братьев Сенарега - страница 138
А рядом, в горнице Амброджо, охраняемая Мазо, спокойно спала уже пришедшая в себя, обласканная и успокоенная Аньолой, отпоенная настоями Бердышевых кореньев Мария ди Сенарега, Мария, узнавшая уже, что братья живы, что, жив синьор Теодоро, и даже не ранен, что он снова спас от гибели Мазо, а затем — и ее.
Антонио же Мастер, сидя у донжона на камне, по неизбывной привычке предавался размышлениям. Ведь как нежданно обернулась, думал он, судьба: наказано зло! И все—таки — сколько в том повороте поводов для новых сомнений, сколько скрытой насмешки переменчивой мадонны Фортуны[102]! Огонь, цепное чудище злобного патера, пожравшее сотни, может быть, тысячи человеческих жертв, брошенных доминиканцем в его пасть, теперь поглотил самого преподобного отца. Но позволил тем свирепому фанатику и убийце доказать миру, что вера его была от души и деяния — от веры, что не единственным злом и ненавистью к людям питалась неправая правда инквизитора. Были, видно, свои святыни и у этого страшного человека. Ведь он, везя свою реликвию издалека, не осмелился открыть ларец, дабы узнать его смешную и трагическую тайну. И не усомнился, полез в огонь... Нет, не от роду был аббат мерзавцем и извергом — таким сделала рыжего своего эмиссара бездушная и лживая, могущественная и всесокрушающая машина — святая и непогрешимая апостолическая церковь римского закона. Машина, созданная, однако, людьми.
Мастер задумчиво смотрел на огонь, поднимавший к: небу свои языки в углу часовни, где горели ещё свалившиеся друг на друга бревна. Чем влечет, гадал мессер. Антонио, человека эта стихия, почему просыпается — порою в нас дух поджигателя, подталкивающий все спалить, чужое, а порой и свое? И появляются хладнокровные безумцы поджога — Геростраты, Нероны, инквизиторы. Почему всеразрушительное пламя так зачаровывает нас и манит? Ведь даже в мирном огне камина частенько видятся охваченные пламенем города и башни, рушащиеся и среди вихрей искр и дымных смерчей дворцы и замки. Неужто природа даровала общее влечение и сыну Адама, и бабочке, летящей сквозь ночь на огонек свечи?
А может, думал Мастер, то — неосознанное преклонение перед страшною силой, очищающей и освобождающей, стремление к свободе от всего, чем обрастает человек в благополучном бытии, что обессиливает его и вяжет, ленивит и держит в работе и рабстве. К свободе от вещей, от добра своего, даже от самого себя. И может быть также — зависть к стихии пламени. Таким бы стать человеку для полной воли, не связанным ни общиной своей, ни даже плотью быть только живым, переменчивым, беспредельно могучим и вольным огненным духом, какому и должно уподобиться когда—нибудь мыслящее существо или хотя бы его мысль,
10
По морю хищно соскальзывая с волны на волну, плывет галея. Стучит в деревянном теле чудовища его черное сердце — большой глуховатый бубен, вздымаются и опускаются в лад мерному бою черные весла — ноги морского дива. Галея правит к знакомому лиману. У носовой надстройки судна, поставив ногу на резное жерло бронзовой пушки, в картинной позе стоит молодой капитан — патрон.
Молодой хозяин корабля дышит полной грудью соленым воздухом, зорко всматривается в далекие, низкие берега и напевает веселую пиратскую песенку. О том, что невидимые руки ветров толкают в море суденышки смельчаков — навстречу судьбе. О том еще, что дарят миру безумно дерзкие морские разбойники своей отвагой.
Что тянет тебя, купец, патрон, оставить мягкую постель и горячий бок жены, чтобы пуститься в холодное, сумрачное море? То жадность твоя, губительная страсть к деньгам. Иди же к нам, духовным братьям твоим — грабителям, иди к пиратам! Мы покажем тебе, как берут из чужих кошелей смелые ребята золото, да серебро впридачу, да жемчуга, алмазы и яхонты. Что влечет тебя, красотка, к напоенному синью морскому берегу, к белеющим в голубизне далеким островам? То нежность твоя и жажда любви, не утоленная с сухопутными, иссушенными постами и скаредностью мужами. Иди же к нам на палубу, неволею или волей, — мы дадим тебе истинных мужчин, покажем, что такое любовь, научим. Потом, расцветшую от ласк, продадим тебя туркам — станешь госпожой гарема, любимой женою визиря, всесильною султаншей — ведь так бывало уже не раз. И, может, будешь еще благодарна нам, пиратам, метнувшим тебя своей мужскою силой к удаче, как арбалет взметает к небу певучую стрелу.
