Замок Арголь - страница 48
Подземелье беспрестанно разветвлялось, и вскоре они окончательно сбились с пути. Тем не менее, преодолев множество деревянных лестниц, ветхих и обваливающихся, которые то и дело возникали в его темном коридоре, они поняли, что выход из подземелья, вне всякого сомнения, находится в одном из верхних этажей замка. Однако на это замечание, которое сделал Альбер со страстной живостью, вовсе не оправдывающей его по существу незначительное содержание, и тон которого поразил его самого, со стороны Герминьена последовало одно только непроницаемое молчание. Вскоре они остановились перед перегородкой из грубых дубовых брусьев, и сердце Альбера забилось от волнения, всю глубину которого не могло бы объяснить одно лишь простое любопытство, в то время как Герминьен со скрупулезной поспешностью искал во тьме — и вскоре нашел его — тайный механизм, управлявший этим последним выходом. Тяжелая дубовая панель бесшумно соскользнула, и Альбер и Герминьен оказались в спальне Гейде. В этот последний час исхода дня здесь царила почти полная темнота, и запахи редких духов, наполнявшие комнату, окутывали меха и светлые занавеси, накладывая на все предметы печать столь тайной интимности, что Альбер и Герминьен остановились, словно на пороге запретного места. И тут взгляд Альбера обратился к кровати, в своих бесконечно сладострастных, изящных изгибах словно сохранявшей совсем недавний отпечаток женского тела, которое, казалось, все еще давило на нее своим богатым и могучим великолепием, всей восхитительной тяжестью своих усталых членов, — и тело его охватила страшная дрожь. Долго они еще пребывали в молчании. Быть может, если бы Альбер из глубины своей тревоги обернулся тогда, он увидел бы, как на лице его друга блуждает язвительная улыбка, несомненная и неприличная дерзость которой словно свидетельствовала о невозмутимом самообладании и, казалось, тогда же подтвердила то странное равнодушие, которое он демонстрировал в течение всего их обследования пещеры, ко всем деталям которого он отнесся с хладнокровием зрителя, заранее и с полнейшей трезвостью предчувствующего исход. Постепенно в комнате наступила глубокая ночь, и красноватые отблески, отбрасываемые догорающим светильником, одни освещали ее, словно во время траурного бдения, которому длящееся молчание сообщало невыносимо торжественный характер. И когда они вновь проникли в подземелье, то его грязные сумерки — так показалось им обоим — принесли неожиданное чувство утешения.
Вечер прошел для Альбера угрюмо и молчаливо. Напрасно в еще не поздний час искал он отдохновения в ночной свежести подушек — плотная и удушающая азотная атмосфера, сгустившаяся при приближении декабрьской грозы, отогнала от него всякий сон, — и, приподнявшись на своем ложе, он долго внимательно прислушивался к странно близким ударам крупинок дождя о стекло, словно неутомимо изгоняемых из самой глубины ночи, которую до самых ее пределов потрясали яростные порывы ветра. Нет, эта ночь не была создана для сна! Рукой, дрожащей от нервного возбуждения, зажег он стоявший около него на столе светильник и в глубине царившей в комнате тьмы увидел, как приближается к нему, отражаясь в высоком хрустальном зеркале, его собственный и загадочный образ. Изменение, которое произошло в его лице, приобрело в течение этих последних недель характер почти пугающий, его сильная конституция, казалось, была полностью потрясена приступами болезни, симптомы которой не относились, однако, ни к одному из обычных заболеваний. Его расширенные ноздри, полупрозрачные перегородки которых сообщали когда-то его лицу отпечаток высокой духовности, приобрели теперь восковую плотность, свидетельствовавшую, казалось, об отмирании живой материи. Горькая складка омрачила его губы. Но в особенности глаза, словно сигнальные огни дрожащим блеском горевшие во глубине его ввалившихся орбит, как будто преображенные ставшим уже обыденным выражением
