– Конечно, нет! Я любдю Акору и желаю ей только добра!
– Правда? А кому решать, как будет лучше для страны? Тебе? Твоим друзьям из «Гелиоса»? Тем самым, которые в интересах государства подговорили безумца прикончить меня, чтобы самим прийти к власти?
– Это еще надо доказать! Ты сам говорил: их будут судить. И возглавишь суд ты. Ты сам решишь их судьбу. Но ты ее, кажется, уже решил. Какое же это правосудие?
– На суде я забуду о личной предубежденности, как и полагается ванаксу. Суд будет справедливым. Если выяснится, что обвиняемые невиновны, они выйдут на свободу. Если они виновны, то поплатятся. Что же тебе не нравится?
– Если ты говоришь правду – ничего.
– Если? Думаешь, я лгу?
– Нет! Просто сомневаюсь, что единственный человек способен здраво оценивать чужие поступки, по вине которых он сам чуть не погиб.
– Я не просто какой-то человек. Я ванакс.
В библиотеке воцарилась тишина, только потрескивали дрова в камине. Пламя вдруг взметнулось в дымоход, потревоженное порывом ветра, вихрь ударил в оконные стекла и завыл, облетая высокие башни.
Он возник неизвестно откуда, в тишине и спокойствии, и теперь метался и скорбно выл.
– Нет! – Брайанна побледнела и зажала уши ладонями, чтобы не слышать эти звуки.
– Что за чертовщина! – Атрей шагнул к распахнувшемуся от ветра окну, захлопнул его и запер. Ветер, кажется, уже утихал. Брайанна медленно опустила руки, она по-прежнему была бледна и встревожена.
В других обстоятельствах Атрей сразу бросился бы к ней с утешениями. Но он слишком хорошо помнил ее признание и остался на месте. И все-таки не сводил с Брайанны обеспокоенного взгляда. Что с ней? Напугана? Потрясена? Скорее всего и то и другое, но почему? Подумаешь, ветер!
– Что тебя тревожит? – спросил он.
– Ничего! Нет, неправда... ты... я... «Гелиос»... – Она тряхнла головой, словно проясняя мысли. – Не важно. Я иду спать. – И она направилась к двери. Взявшись за ручку, она обернулась: – Когда тебе отдать «Слезу небес» – сейчас или утром?
– Мне нужна ты.
Он видел, как по ее телу прошла дрожь, заметил тени, промелькнувшие в глазах.
– Это невозможно, – отрезала она.
– Возможно, – поправил он и вдруг рассмеялся. От этих звуков вздрогнули оба. – Никогда не думал, что способен на опрометчивый поступок!
Брайанна открыла дверь, но все медлила шагнуть через порог.
– Ты правда так думал? – потрясенно спросила она. – Ты же художник.
– То есть человек, живущий страстями? Да, я человек. Но считаю, что страсть должна иметь оправдания – почти всегда. – Он шагнул к ней, выйдя из светового круга. Брайанна от неожиданности оторопела. – Давай найдем эти оправдания.
– Не надо! – Она вскинула руку, останавливая его. – Не прикасайся!
– Но почему, Брайанна? Я тебя чем-нибудь обидел?
– Нет, мы оба знаем, что нет. Но когда ты прикасаешься ко мне, у меня путаются мысли.
– Думаешь, это меня обескуражит?.. Вернись со мной в Акору.
– Зачем?
– Ты же сказала, что любишь ее, а твоим друзьям грозит суд. Позаботься о том, чтобы этот суд был справедливым.
Он придвинулся так близко, что Брайанна вспомнила о его горячем теле и о том, какие чувства он пробуждает в ней.
– Поедем со мной, Брайанна. Будь моей совестью.
– Ты в этом не нуждаешься.
– Думаешь? А тебе известно, какие воспоминания у меня остались? Какая невыносимая боль меня сжигала? Как я мечтал умереть, лишь бы избавиться от боли? Как манил меня загробный мир, и как трудно было не слушать его зов? А страх? Про этот страх я никогда не забуду! Я боялся, что меня не вылечат, что я перестану быть мужчиной, навсегда останусь неподвижным, потеряю разум или память! Этот страх до сих пор будит меня ночами.
– Атрей... – У нее сорвался голос. Ощупью она нашла его ладонь и пожала ее. – Я была рядом. Я видела, как ты страдал.
– И тем не менее я должен судить тех людей, которые обрекли меня на эти страдания. Должен забыть о жажде мести и вести себя как подобает ванаксу... Поедем со мной.
– Я принадлежу «Гелиосу».
– Ты принадлежишь себе, и Акоре... и мне. – Он медленно притянул ее к себе. – Чего ты боишься, Брайанна? Почему тебя так пугает ветер?
Последний вопрос сорвался с губ неожиданно. Брайанна не побледнела, а стала пепельно-серой, взгляд приобрел болезненность. По всем приметам ее охватил дикий ужас.
