В Петропавловске пошёл в обком отмечать командировку. Девушка в обкоме кокетливо так говорит: «А я вас знаю!» Я внутренне возликовал: ну надо же! Даже на Камчатке, на краю земли, меня читают! А она говорит: «Я вас по телевизору видела, КВН…» Господи, можно писать замечательные статьи, даже книги, но все это ерунда в сравнении со «славой», которую приобретает любой кретин, стоит ему только высунуть свое рыло в «ящике»! В этом есть что-то глубоко оскорбительное.
* * *
Вечером дома у Генриха прощался с вулканологами, пили спирт и выпили много. Поутру в самолёте ужасно хочется пить. Пошёл к стюардессам и попросил предоставить мне персональный ящик минералки. Они согласились, если я открою 100 консервных банок зелёного горошка. Пришлось открывать. Пьёшь минералку, но спирт сидит где-то в глубинах организма, поэтому ты мгновенно становишься пьяным и засыпаешь. В самолёте я только пил минералку и спал.
* * *
Визг оконного стекла под тряпкой. Так визжат дети, когда их купают.
* * *
Вдруг вспомнил Омск[14]. Надо написать рассказ о маленькой девочке из моего класса, которую звали Люся. Она тоже была эвакуированной из Одессы. (Эвакуированные, или, как называли нас — «вакуированные», что бы мне ни рассказывали о радушии Ташкента и Барнаула, в Омске ощущали себя кастой, людьми 2-го сорта в сравнении с местными жителями.). Зима 1941/42 г. была очень суровая, мороз за 30 градусов, а у неё было коротенькое плюшевое пальтишко. Она бежала в школу, именно бежала, а не шла мимо моего дома и всегда оглядывалась на мои окна. Я чувствовал, что нравлюсь ей. Ведь дети чувствуют это ничуть не хуже, чем взрослые. Но я любил другую. Ее звали Инга Бакулина. У неё была совсем маленькая, но уже видимая грудка под красивым, не нашей выделки свитером, унтики, отделанные по швам красным сукном, и дивные волосы, яркие, как солнце…
26.4.70
* * *
Поймал Ваську с сигаретой. Он во 2-м классе. Очевидно, сам понял, что порки не избежать. Любезничал с матерью, поддакивал, нервно все время что-то говорил, суетился, носил землю на балкон, что-то там высаживал. Но час его пробил. Я пригласил его в кабинет, запер дверь, предложил садиться, протянул пачку «Kent». Он взял, закурили. Кашлял, тёр грудь, сипел, слезил глаза, но выкурил почти всю сигарету, после чего я его выпорол, приговаривая: «Не за то, что курил, а за то, что врал!» Он тихонько плакал. Мне было так больно, так нехорошо, обедать не стал, я совсем больной…
* * *
Панкин сказал, что мы едем в ЦК КПСС: надо помочь Леониду Ильичу сочинить речь на XVI съезде комсомола, который откроется 26 мая. В главном здании я ни разу не был. Проверяют пропуска с подчеркнутой вежливостью: «Пожалуйста, Ярослав Кириллович…» Роскошный старый лифт. На 5-м этаже прямо против лифта снова проверяют пропуска. Очень чистый коридор. На двери № 6 («Палата № 6». Ну как же могли так недодумать с номером кабинета!) табличка: «Л. И. Брежнев». Вошли в соседнюю дверь. Нас встретил пожилой бодрый человек без пиджака (погода очень жаркая), в чуть даже лоснящихся чёрных брюках — Георгий Эммануилович Цуканов, первый референт Генсека. Держится очень просто, задушевно. Разговор пошел о предстоящем съезде. Тут в комнату вошёл маленький чёрненький татарин в модном сером костюме и отличном галстуке — Наиль Бариевич Биккенин[15], консультант отдела пропаганды ЦК. Биккенин всё время вспоминал какого-то Бовина, который, по его словам, «отлично владеет стилем Леонида Ильича». Это меня очень позабавило: как мог человек пишущий овладеть стилем человека непишущего?! Наверное Брежнев «овладел» стилем Бовина в прямом и переносном смысле.
Обсуждали речь в большой комнате. Цуканов сказал:
— Ребята, погодите. Я сейчас отправлю Генсека на Политбюро и вернусь к вам…
Сказал так, как будто Генсек — это чемодан. Когда Цуканов вернулся, он позвонил по телефону и нам принесли чай, сливочные сухари и по одному бутерброду с колбасой. И потом нам носили чай, кофе и бутерброды бесплатно. Биккенин рассказал, что раньше чай могли потребовать даже заведующие секторами, а теперь только не ниже заместителя заведующего отдела. Прежде долго ломали головы, как всё-таки выделить зам. зава и решили, что ему будут подавать чай с салфеткой, а зав. сектора — без салфетки. Я слушаю, и в моей несовершенной голове весь этот придворный идиотизм абсолютно не умещается!
