* * *
Динь-дон. Ди-и-и-инь-дон. Динь-дон, динь-дон, динь-дон.
Шаги. Щелчок задвижки. Открылась дверь, а за ней — Катя. Свезло. А я только во время последнего «динь-дон» сообразил, что, раз Жанна только-только со школы идёт, то Катя, может, тоже ещё не пришла. Но, видно, у нашего класса было на урок меньше.
Катя была ещё в школьной одежде — блузке с серо-коричневыми абстрактными узорами и чёрной юбке.
— Семён? — Она зашептала, сделав круглые глаза. — Ты… Ты чего?
— Ты уже больше трёх дней не держалась за мой болт, — мрачно и громко сказал я. — Он скукоживается. Смотри, видишь, меньше стал?
Я показал ей свой болт, который явно не стал меньше, но внушение — великая вещь.
— Чего там?! — прозвучал грозный голос со стороны кухни, и тут же раздался скрип табурета.
Голос я узнал — это был Катин папа, с которым я разговаривал по телефону.
Катя меня удивила. Она быстро, как суперсолдат, впрыгнула в туфли, сорвала с крючка куртку и пулей вылетела в подъезд, захлопнув за собой дверь. Тут же, схватив меня за руку, побежала вниз. Я послушно торопился следом. Мы успели два этажа пробежать, прежде чем наверху открылась дверь, и подъезд сотрясся от зычного баса:
— Катька?!
Катя не отреагировала. Она остановилась, только когда мы выскочили на улицу.
— Ты что делаешь? — повернулась она ко мне и толкнула в грудь. — Ты что, с ума сошёл?
— Извини, шутканул неудачно, — покаялся я. — Могу всё загладить…
Я осекся, потому что увидел, что Катя плачет. Вот это было по-настоящему херово. В начале сложных отношений слёзы — зло. Тут целый квест грядёт — как девушку обнять и утешить. Потому что она-то думает, что ей хочется тебе морду разбить, а на самом деле ей хочется обнимашек и раскаяния. Иначе стала бы она меня за руку от отца спасать?
— Меня теперь вся школа «женой суицидника» зовёт, — прошептала она. — А тебе и этого мало?
— Женой? — переспросил я.
— Да! — крикнула она. — Гришка мне два слова сказал, а ты тут же налетел на него с криком: «не смей трогать мою жену».
Упс. Вот это эпический про*б.
— И предкам уже донесли! Папа сказал, если ты хоть на десять метров ко мне приблизишься, он тебя сам из окна выбросит.
А я вернусь и выпью его кровь. Дядя Петя мне клыки подгонит, что ему, жалко, что ли. Нет, ну вообще и ситуация, конечно, нарисовалась. Ай да я, ай да е**нько…
С другой стороны, может, это шанс? Ну на фига мне Катя? Сам ведь только что Ане плакался, что никакой свободы рядом с ней не ощущаю, и что вся наша «любовь» только на её аффекте держится. Вот он, шанс — взять и просто шагнуть назад. Романтическим героем в её глазах я уже побыл, а из этого амплуа в стан «козлов» перейти — как не фиг делать. Жизнь потеряет возвышенный смысл, и я с чистой совестью выиграю пари с Аней.
Только вот почему-то сейчас, когда рядом была Катя, я Аню даже вспомнить не мог.
— Прости, — сказал я.
— Да иди ты… — Она наклонила голову, вытирала слёзы. Не уходила.
Открылась дверь, вышла Жанна. Посмотрела на меня, на Катю. Сказала: «Угу» — и пошла по дороге, куда-то в сторону раздолбанной спортплощадки.
— Теперь и об этом разболтает, — всхлипнула Катя.
Я вдруг рассердился.
— А как ты хотела? — сказал я, возможно, излишне жестко. — Ты думала, я буду таким романтическим призраком-невидимкой? Я живой человек, со мной трудно. И у каждой шавки, что гавкает вокруг, будет своё мнение относительно того, как ты должна поступать, и как не должна. Я накосячил, подставил тебя — признаю. Я прошу прощения. Больше такого не повторится, клянусь. Я готов искупить свою вину, как угодно. Не придумаешь сама — я придумаю. Ты мне просто скажи, тебе уже хватило переживаний для первой любви, или немного пороху осталось?
Катя даже плакать перестала. Уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Я мысленно повторил всё, что сейчас ляпнул, сделал скидку на наш возраст и перефразировал в предельно доступной форме:
— Ты меня любишь?
Покраснела. Собственно, могла бы уже и не отвечать, я и так понял. Я ж не тупой подросток на самом-то деле. Мне и взгляда хватит, чтоб понять, есть чего ловить, или нечего. А уж когда так краснеют — и вовсе к гадалке не ходи. Но Катя в себе разбиралась гораздо хуже, чем я в ней, и робко сказала:
