Гав, гав, в округе тьма собак,
Все шавки брешут на гуляк,
На тех, кто в бархате, в шелках,
Но не на тех, кто рван и наг.
Канатчик, который добрел до дому и дополз до постели, засмеялся, заслышав забавную песню, а каретник и коптильщик наморщили лбы и принялись слушать.
Наш герцог чтит гостей в шелках,
Богатых всех зовет на чай.
Но тот, кто вечно рван и наг,
Пинок покуда получай.
Тем временем горожане окружили менестреля, они хихикали и поощряли певца восхищенными возгласами.
— А оборванец-то дерзкий, ишь ты, поет песенку про герцога! — заметил важный морщинистый старик, возглавлявший толпу. Менестрель тем временем продолжал:
Собаки брешут и скулят,
Наш герцог нежно любит кошек:
Их внутренности в суп летят,
А шкурка так с перчаткой схожа.
Толпа притихла в изумлении и страхе, ведь горожане не забыли, как герцог прикончил одиннадцать рыцарей просто за то, что они слишком пристально смотрели на его руки в бархатных перчатках, сверкающие рубинами и алмазами. Испугавшись, что их застанут в опасной компании отчаянного менестреля, гуляки один за другим улизнули домой, чтобы обсудить там на досуге с женами все происшедшее. Лишь корабельщик, которому показалось, что он уже видел когда-то певца, замешкался, чтобы предостеречь юношу от грозящей ему опасности.
— Я видел тебя сияющим в славных турнирах, — обратился он к Хингу, — а может быть, сражающим рыцарей в страшном сраженье и ловко крошащим их кости. Наверное, ты сын Тристана или Ланселота, а быть может, ты Тайн или Тора?
— Я бродяга-менестрель, я куча хлама и отрепьев, — ответил Хингу и прикусил язык, чтобы не сказать лишнего.
— Даже если ты прославленный Цорн из Цорны, все равно не ускользнешь от мести и ярости герцога. Он располосует тебя от темени до пят, — добавил корабельщик и для пущей ясности прикоснулся к макушке юноши и к его ступне.
— Теперь я хоть знаю, что мне защищать, — вздохнул менестрель. В этот момент мелькнула и исчезла за деревом темная фигура в бархатной маске и плаще с капюшоном.
— Главный шпион герцога, — пояснил корабельщик, — его зовут Виспер. Завтра он умрет.
Менестрель с интересом слушал.
— Умрет он потому, что донося твои слова, расскажет про перчатки. На это слово здесь табу. А я немедленно уйду, покину мрачную страну, иначе смерть свою найду, ведь я нарушил все табу, — и корабельщик печально вздохнул. — А ты, мой бедный менестрель, умрешь ты тоже, мне поверь. И не видать тебе девицы. Гусям на завтрак вместо чечевицы тебя отправит герцог-негодяй. Засим — прости, засим — прощай!
С этими словами корабельщик исчез, исчез мгновенно, как муха между челюстей лягушки, и менестрель остался в одиночестве на темной, таящей опасность улице. Где-то глухо пробили часы, нарушая напряженное молчание ночи. А менестрель вновь запел. Вдруг до его плеча кто-то осторожно дотронулся пальцем. Он обернулся и увидел маленького человечка, лучащегося улыбкой в лучах лунного света. На человечке была нахлобучена неописуемая шляпа, его широко распахнутые глаза глядели на мир удивленно, будто все вокруг он видел в первый раз, завершала его забавный облик чудесная черная борода.
— Если у тебя нет ничего лучше, чем твои песни, тогда у тебя, пожалуй, чуть меньше, чем что-то, но чуть больше, чем ничего, — обратился незнакомец к юноше.
— Я существую и слагаю песни в своем собственном стиле, — ответил Хингу, заиграл на лютне и запел.
Гав, гав, скулят во тьме собаки.
Дрожат за ставнями гуляки.
С тоскою ждут они лучей привета,
Но Виспер больше не увидит света.
Маленький старичок больше не улыбался.
— Кто ты? — спросил менестрель.
— Я Голукс, — с гордостью ответил незнакомец, — единственный в мире Голукс, а не просто какая-то там штучка.
— Да, ты похож на Голукса, а не на простую штучку, так же, как Саралинда похожа на розу, — подтвердил менестрель.
— Я похож только на половину тех вещей, про которые говорю, что я на них не похож, — заметил Голукс, — вторая половина похожа на меня. — Он вздохнул: — Я должен всегда быть рядом, когда кто-то из людей в опасности.
— Моя опасность принадлежит только мне, — возразил менестрель.
— Половина ее принадлежит тебе, а вторая — Саралинде.
