— У них не было помещения для ресторана: они готовили прямо у себя в квартире, местоположения которой не раскрывали.
— Чайман сказал: «Да все в порядке. Мы просто не регистрировались. Но все в порядке».
— К комбо (двойной острый) всегда давали дополнительный кусок хлеба, чтобы макать в суп.
— Хлеб этот был главным секретом их предприятия. Беорег сам его ежедневно пек.
— И хлеб этот был просто божественный.
Каждый вечер я звонила им, а потом ждала, пока Беорег освободится и сможет принять мой заказ. Он узнавал меня и говорил не просто «Подождете минуту?», а «Привет, Лоис! Прости, подождешь? Одну секунду, я быстро», потом звучала музыка на непонятном языке — грустная, но приятная, — которая уже начала мне нравиться, а потом голос Беорега вызволял меня из чистилища, и я наконец делала заказ — всегда один и тот же. Когда Чайман приезжал ко мне на своем мотоцикле, я тепло здоровалась с ним, оставляла щедрые чаевые, а потом несла еду к себе, чтобы съесть ее, не садясь, медленно, с благодарностью (глаза мои слезились от острого соуса и счастья).
Однажды в пятницу после особенно выматывающего рабочего дня, когда все мои код ревью вернулись обратно, испещренные красным и с кучей злобных комментариев, а мой менеджер Питер робко поинтересовался моей скоростью рефакторинга («быть может, недостаточной»), я вернулась домой, полная тревоги о будущем, а раздражение и самобичевание боролись в моей душе за право испортить мне вечер. Я позвонила Беорегу и с тяжелым вздохом заказала себе ужин. Его брат появился у моих дверей и привез с собой кое-что новое — сверток поменьше, чем обычно, а внутри — огненно-красная похлебка и целых два куска хлеба. «Секретное комбо», — прошептал он. Суп оказался настолько острым, что просто вышиб из меня тоску, и я отправилась спать совершенно чистой и свежей, как тарелка, которую ошпарили кипятком и хорошенько отскоблили.
Будет ли преувеличением сказать, что «Суп и Закваска на Клемент-стрит» спасли меня? Ночами, вместо того чтобы снова и снова пережевывать свои промахи и прислушиваться к урчанию и бурлению в животе, я простонапросто спала. Постепенно мой курс выровнялся. Я взяла балласт в виде острого супа и ароматного хлеба и, может быть, парочки новых друзей, ну или как бы друзей, не знаю.
А потом они уехали.
Однажды в сентябре в среду я набрала номер, и Беорег сказал: «Подождете минуту?» — как будто не узнал меня. А потом он оставил меня наедине с грустной-но-приятной музыкой очень надолго, и я уже заподозрила, что он забыл обо мне. Но он вернулся, вежливо принял мой заказ и сказал, что брат скоро его доставит. «Пока», — шепнул он перед тем, как повесить трубку. Раньше он никогда не прощался.
Чайман постучал в дверь. Его симпатичное лицо выражало уныние, наушников не было, и вечер сразу показался гнетуще тихим.
— Здравствуй, друг, — тихо сказал он. Пакет с моим комбо безвольно свисал у него из рук.
Я прижала пакет к груди обеими руками, ощутила тепло супа.
— Что случилось?
— Мы уезжаем, — сказал он. — Ну, знаешь, визовые дела…
Это было неприемлемо.
— Мы не можем остаться. Я бы попытался, но Беорег говорит… Он не хочет всю жизнь прятаться. Хочет открыть настоящий ресторан, со столиками.
Чайман закатил глаза, словно само это желание — обслуживать посетителей в специальном помещении — было сумасбродством в духе Версаля.
— Мы будем скучать по тебе, — сказал он. — И я, и Беорег.
Пакет сморщился у меня в руках, да и в глазах защипало. Мне хотелось взвыть: «Не бросайте меня! Что же я теперь буду есть? Кому я буду звонить?» Но я выдавила из себя только: «Очень жалко, что вы уезжаете».
Он кивнул. Я тоже кивнула. Стоял август, и было очень холодно. Он сказал:
— Я должен тебе рассказать. У нас с Беорегом есть присказка. Когда он дает мне твой заказ — Чайман ткнул пальцем в пакет, который я держала в руках, — и говорит: «Это для Лоис, на Кабрильо-стрит», мы потом всегда хором добавляем: «Для едока номер один!»
Я не поняла, что это значит, но раньше мне никогда не доводилось быть номером один.
— Мы это от души. Потому что ты нам нравишься. Понимаешь?
