— И не дирижер. Мы имеем право только на одного дирижера на четверых. Эрмина, ты меня слышишь? Эрмина, я к тебе обращаюсь.
Эрмина с опущенной головой счищала лак ногтем большого пальца с других ногтей. Достаточно было светлых волос, чтобы ослабить ее сходство с Алисой, несмотря на чуть приплюснутый нос, аномитский нос семьи. Маленькая сверкающая капелька скользнула вдоль мясистой ноздри, блеснула, задержавшись на губе Эрмины, и исчезла в темном платье.
— Эрмина, — воскликнула Алиса возмущенно.
Эрмина еще ниже опустила голову.
— Дай мне твой носовой платок, — пробормотала она.
— Оставь ее, она сошла с ума, — сказала пренебрежительно Коломба. — С ней невозможно разговаривать, она или устраивает сцену, или плачет.
— Оставь сама ее в покое. По-видимому, у нее какие-то неприятности. Посмотри, какая она худая.
Она потрогала верхнюю часть руки Эрмины, затем взяла ее грудь, сжала рукой и взвесила на ладони.
— Недостаточно полная, — сказала она. — Что делает с тобой мосье Уикенд? Он тебя не кормит?
— Кормит, — прохныкала Эрмина. — Он очень добр. Он повысил мне зарплату. Только вот…
— Что?
— Он женат…
— И этот… — воскликнула Алиса. — Вы нравитесь только женатым, вы обе? И конечно, ты его любовница?
— Нет, — сказала Эрмина в свой носовой платок.
Поверх склоненной головы Алиса и Коломба обменялись взглядами.
— Почему?
— Не знаю, — сказала Эрмина. — Я сдерживаюсь. Как мне все осточертело… И идиотские шутки Коломбы плюс ко всему…
— Мы нервничаем, — сказала Коломба огорченно. — Целомудренная и нервная.
— Вы только послушайте ее! — крикнула Эрмина. — Она это говорит таким тоном, как если бы у меня были вши. Прежде всего я свободна! Тебя что касается, что я нервная?
Она съежилась в своем узком черном платье, подняла плечи, скрестила руки на груди. Своим посуровевшим с красивыми зубами ртом она неистово стала упрекать их, так что Алиса удивилась.
— Бог мой, малышка, не принимаешь же ты это всерьез? Мы, закутошники в своем родном закутке, не впервые ругаемся. Никто не говорил, что ты не свободна. Ты похожа на маленькую летучую мышь, которую я поймала сачком для ловли бабочек.
Зевок прервал ее слова.
— О-о, есть хочу… Не важно что, только бы поесть! Десять минут десятого! Не найдется ли здесь чего-нибудь перекусить?
— Я могу приготовить яичницу с ветчиной, — предложила Коломба.
— Лучше не надо. Мы пятнадцать лет питались ветчиной и яйцами. Я поведу вас к Густаву. Сосиску толщиной в мою руку, вот что мне надо. Они у Густава все такие же вкусненькие, вкусненькие, вкусненькие?
— Нет, не очень, — сказала Эрмина.
— Не слушай ее! — запротестовала Коломба. — Жирные, как мясные черви, и сочные…
— Вы кончили? — прервала их Алиса. — Я за Густава. Ну живо, командую я! Коломба, нет ли у тебя шапочки, которая бы подходила к твоему костюму горчичного цвета?
— У меня есть зеленая вязаная шапочка. Чудо за семнадцать франков.
— Алиса, ты же не можешь выйти в таком виде? — спросила встревоженная Эрмина.
Алиса строго посмотрела на нее.
— Почему? Потому что я сбросила черную одежду? Да, я оставила свой траур в шкафу.
Она указала рукой на стенной шкаф.
— Завтра я снова его надену.
— Тебе это безразлично, потому что это…
— Мишель? Да, и ему, наверное, тоже…
Она замолчала и покачала головой.
— Пошли. Это касается только меня.
Они начали толкаться в тесном туалете, втягивали животы, убирали зады, чтобы двигаться между умывальником и оцинкованной ванной, десять раз перекрашенной, одновременно ведя пустые разговоры, которые давали возможность расслабиться. Поочередно они накладывали толстым слоем губную помаду на губы, оранжевую краску на щеки, одинаково погримасничали, чтобы проверить блеск зубов, и стали поразительно и банально походить друга на друга. Но они перестали быть похожими, когда надели три разных головных убора. Коломба и Алиса, казалось, не заметили еще одну маленькую золотую розу, приколотую к черному бархатному берету на светлых волосах Эрмины. Все трое одинаковым неизменным жестом натянули на правый глаз берет, поношенную фетровую шляпу, шапочку из зеленой шерсти. Так как у Коломбы не было пальто горчичного цвета, Алиса подвязала ей под подбородком большой фиолетовый платок. Их движения, когда они приводили себя в порядок, доходили до виртуозности, они умели в совершенстве использовать украшения и ткани, хорошо подходившие друг другу.
