Ростик возвращался домой незадолго до темноты. За день он набегался так, что только звон в ушах стоял да круги плыли перед глазами. Помимо колокола, он начал подготовку к первой разведывательной экспедиции с самыми широкими задачами, и это оказалось делом весьма хлопотным. Город оживал после нашествия летающих крыс, звенели пилы, тюкали топоры. В недалеком от них дворе, кажется, у Кошеварова, гавкала собака. Это было странно, раньше у них псины не было.
И все-таки Октябрьская выглядела почти нежилой. Снег лежал сплошным сугробом на проезжей части, много домов стояли нежилыми, деревянные сараюшки, выходящие в проулки между палисадничками, рассыпались, уж очень здорово их погрызла саранча… Зато из трубы его дома поднимался дымок. Ростик обрадовался, значит, мама уже пришла из больницы. Еще бы догадалась воды для помывки согреть, и вовсе…
Знаменитая отцова лавочка была не пустой. На ней, прямо на обледенелых досках, сидела Люба Ворожева. Она выглядела озабоченной, но и спокойной.
— Мама говорила, что девушкам на холодном сидеть… — начал было Ростик, но запнулся. На Любане были солдатские ватные штаны и очень толстая материнская дубленка, сделанная отцом из зимовочного тулупа. В этом наряде она казалась матрешкой, неуязвимой для холода и даже слегка деревянной.
— Много ты о девушках знаешь, — улыбнулась она. — Может, посидишь рядом?
Ростик смел снег с лавочки, сел. Тулуп и у него был что надо, сегодня только со склада получил. Как и солдатский сидор с пайком на ближайшую неделю. Не зря же бегал по всем складам, разнося записки от разных начальников, от Кошеварова и тети Тамары Ворожевой.
К тому же, как теперь почему-то стало казаться, и акацию крысы объели меньше других, и день был с намеком на весну. По крайней мере, снег определенно стал грубее — верный признак скорых оттепелей.
— Что делал сегодня? — спросила Любаня.
— Колокол вешал, экспедицию готовил.
И он рассказал ей в нескольких словах, какие команды получил и как взялся за их исполнение.
— Неплохо, — одобрила его Любаня. — Выходит, мы молодцы?
— Да, мы победили.
— Победили? Что именно?
— Всё, — заявил Ростик. — И саранчу, и коммунистов, и зиму, и голод… Такая у нас полоса пошла — одни победы. И все за нас.
Любаня посмотрела в сторону дома. Наползла какая-то хмарь, даже дым из печи был едва виден.
— А что было сегодня для тебя самым радостным?
— А у тебя?
— Ну, солнышко сегодня стало светить чуть ярче, чем вчера. Говорят, весна быстро наступит… Теперь ты давай.
— Я больше всего порадовался, что у меня теперь есть задание. И появились интересные мысли. Вообще, здорово, что у нас после восстания начальство поумнело.
— Не все, — сказала Любаня.
— А кто не поумнел?
— Борщагов. Говорит, что снова собирает компартию. Обещает, как только выйдет из больницы, разработать конституцию с правом оппозиции на проведение митингов.
— Из больницы?
— Его же вчера, пока он шел домой, где-то подловили… Как мальчишки в школе, честное слово.
Ростик вспомнил, что утром Кошеваров тоже героически не замечал повязку на голове. Судя по всему, райкомскому первосекретарю досталось больше, если он оказался в больнице.
— Прибьют его когда-нибудь.
— Непременно, — согласилась Любаня. — Лучше бы у него ничего не вышло, он самое хорошее дело готов испортачить. Что у тебя еще было хорошего?
— Еще на аэродроме я видел Кима.
— Ты и там был?
— Еще бы! Мне же нужно местность картографировать, а лучше всего это сделать сверху, с воздуха. Вот я и отправился туда, чтобы узнать, когда они полетят.
— А они полетят?
— Пока никто толком не знает. Но Ким говорил, что аэродром почти не пострадал, там ангары довольно жесткие, и саранча почти не пробилась. К тому же эти фанатики остались вместе с машинами, чтобы защищать их… И, как ни странно, многое отстояли. Ни одного серьезного прорыва у них так и не случилось.
