Услышав это, многие заплакали, и громкие всхлипывания вперемежку со сморканием огласили площадь.
— Может быть, потерянное удастся возместить, — продолжал Моисей. — Ибо Господь долготерпелив и многомилостив и прощает преступления и провинности, и никого не оставляет ненаказанным, — загремел он вдруг, и кровь прилила у него к голове, и жилы на лбу снова вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут, — но до третьего и четвертого колена, говорит он, я караю преступление, ибо я — ревнитель, Ревнитель имя мне. Здесь будет твориться суд, — воскликнул он, — и очищение кровью, ибо кровью был написан закон. Выдайте зачинщиков, которые первые стали кричать про золотых богов и нагло утверждали, будто телец вывел вас из Египта, меж тем как это сделал я, только я… говорит Господь. Они — добыча Ангела-губителя, кто бы они ни были. Их должно побить камнями до смерти и застрелить стрелами, всех, хотя бы их набралось и три сотни! Остальные же пусть совлекут с себя все украшения и пребывают в скорби и печали до тех пор, пока я не вернусь, ибо я снова взойду на гору божию и погляжу, в силах ли я еще хоть что-нибудь для тебя сделать, жестоковыйный народ!
Моисей не присутствовал при казнях, которые он приказал учинить из-за тельца, то было дело решительного Иошуа. Сам он, покуда народ скорбел, был снова на горе, перед своей пещерой, подле гудящей вершины, и опять провел сорок дней и сорок ночей один среди чадных испарений. Но почему опять так долго? Ответ гласит: не только потому, что Иегова повелел ему еще раз вытесать доски и снова написать на них непреложное повеление, — на этот раз дело шло немного быстрее, ибо у него уже был какой-то навык, а самое главное — были уже придуманы письмена; но и потому еще, что ему пришлось выдержать с Господом долгую борьбу, прежде чем Господь дал изволение возобновить скрижали, настоящий бой, в ходе которого гнев и милосердие, усталость и любовь к начатому делу попеременно оттесняли друг друга, а Моисею пришлось призвать на помощь все свое искусство убеждения и все разумные доводы, чтобы Бог не объявил завет расторгнутым и не отрекся от подлого сброда, упрямого, жестоковыйного, или — еще того хуже — не разнес его на куски, как поступил ослепленный яростью Моисей со скрижалями закона.
— Нет, я не пойду впереди них, — говорил Бог, — и не введу их в землю отцов, лучше не проси меня об этом. Терпение мое иссякло. Пламенный ревнитель я, и ты увидишь: настанет день, когда не смогу долее сдерживать себя и пожру их посреди пути.
И он предложил Моисею: истребить народ, который, видно, отлит был неудачно, подобно золотому тельцу, и который уже ничем не исправишь и не сделаешь святым народом, под самый корень подсечь Израиль, а его самого, Моисея, превратить в великий народ и с ним поставить завет свой. Но этого Моисей не пожелал и ответил:
— Нет, Господи, прости им их прегрешения; а если не простишь, то истреби и меня, изгладь из книги твоей, потому что я этого не переживу и ни один народ не будет для меня свят, кроме них.
И он воззвал к чести божией и сказал:
— Вот что представь себе, Святой: если ты убьешь этот народ, как убивают человека, идолопоклонники услышат крик и скажут: «Ха! Господь не в силах был привести этот народ в ту землю, которую даялся им отдать, не мог, да и все тут; вот он и перебил их в пустыне». Неужли ты допустишь, чтобы языки земли так о тебе говорили?.. Потому яви лучше могущество и всю силу господню и окажи снисхождение преступному этому народу по великой милости твоей.
Именно этим доводом он одолел Бога и склонил его к прощению, с одним, однако, условием: что из нынешнего поколения ни один не узрит земли отцов, кроме Иошуа и Халева. «Детей ваших, — решил Господь, — я туда введу, но те, что уже перешли за двадцатый свой год, да не узрят ее никогда — тела их обречены пустыне».
— Хорошо, Господи, да будет так, — отвечал Моисей. Ибо этот приговор нисколько не противоречил его собственным намерениям и намерениям Иошуа, и дальше спорить было незачем. — Теперь дозволь мне сделать новые скрижали, чтобы я мог отнести людям твои краткие глаголы. В конце концов это даже хорошо, что я разбил в гневе те, первые. Не говоря уже обо всем прочем, там было несколько неудачных букв. Я должен тебе признаться, что в глубине души думал и об этом, когда их разбивал.
