— Я музыку сейчас поставлю… — И действительно, на прилавок встал добитый японский магнитофон, обмененный по дешевке у китайского фарцовщика. — Что хотите послушать? — Продавщица, по незнанке, назвала несколько громких фамилий эстрадных певцов, несомненно принадлежащих к голубому братству.
— Вивальди — есть? — Уже выпивший москвич Малина, выгибая грудь, решил продемонстрировать глубину музыкального воспитания.
После этого все внимание, естественно, переключилось на Астафьева; обе продавщицы, как по команде, метнули в любителя классики полные презрения взгляды.
— А пососи сама ты, — решил не отстать от подельника в интеллекте поддавший Чалый, имея в виду бетховенскую «Аппассионату»; продавщицы аж затаили дыхание.
Дальнейшие события развивались так, как и рассчитывали работницы прилавка: сперва дорогие гости выпили и закусили, притом обе продавщицы то и дело пододвигали к ним селедку и тушенку, подливали водку в граненые стаканы.
Затем прилично захмелевший Астафьев поманил пальцем обеих и выдохнул с икотой:
— Ты!
И Клавка, и Зинка приняли приглашение на свой счет: обе сделали несколько неуверенных шагов по направлению к дорогому гостю.
— Я? — в один голос переспросили похотливые продавщицы.
— Ты, ты… — подтвердил Чалый, продолжая манить обеих корявым татуированным пальцем, другой рукой с достоинством расстегивая ширинку грязных ватных штанов. Женщины приблизились к беглому уголовнику, на ходу срывая с себя дрожащими руками и грязные халаты, и то немногочисленное, что было под ними.
Спустя какую-то минуту пыльный полутемный зальчик продмага представлял собой сцену из крутого кинематографического «порника»: Зина, опередив подругу, дрожащими от нетерпения губами припала к бедрам кряжистого гостя; Клавка же, пораженная таким бесстыдным вероломством, довольствовалась лишь тем, что целовала его взасос, сдавив шею мощными лапами.
Малинин был обижен таким невниманием, такой фригидностью — к себе, конечно. Он угрюмо стоял у прилавка, измазанного селедочными кишками, и цедил водку.
Наконец Клавка, поняв, что подруга — надолго, обратила внимание на второго гостя.
— Ты! — Толстый палец, описав дугу, уперся в клифт беглеца.
Тот отпрянул:
— Что?
— Иди, иди сюда… Думаешь, мы тебя просто так кормили-поили? Думаешь, если, тилегент херов, пидаром прикинулся, так я на тебя управы не найду?! А ну, кому сказала!
Москвич затравленно и дико посмотрел на огромную, заплывшую жиром тушу продавщицы, загородившую собой весь проход. Пути к бегству не было, и свет померк в глазах Малины.
Хотя Чалый и был на полпути к кончине, происходящее не могло укрыться от его внимания.
— Ты че — бабу никогда не имел? — спросил он, не глядя на подельника.
— Да я… — Взгляд Клавки был гипнотичен, как у удава, смотрящего на кролика, и бедный Малинин не мог ответить внятно.
— Ты че — совсем?
Язык москвича одеревенел.
— Да я… того…
— Так че — бабы никогда не щупал? — все тем же тоном переспросил Иннокентий. — Онанизмом ты успеешь в СИЗО, на хате назаниматься, когда тебя менты накроют! Да ты… Оу-у-у-у! Ау-у-у-у! — Иннокентий кончил, а потому Малина так и не узнал, что же имел в виду его товарищ.
Удирать было некуда: Клавка, поигрывая в руках тяжелыми счетами, многозначительно смотрела на Малину — руки того дрожали.
— Ты, Малинин Эс. А., — рявкнула продавщица, глядя на зоновскую табличку, нашитую на клифт.
— Что мне делать? — затравленно и одновременно подобострастно спросил тот, не мигая глядя на ужасные счеты.
— Штаны снимай — быстро! — последовал жестокий приказ…
* * *
Чалый, устало откинувшись на спинку стула, с улыбкой наблюдал, как продавщицы издеваются над подельником: Клавка, резким движением опрокинув несчастного на спину, сидела на нем в позе наездницы. Зинка, совершенно нагая, бегала вокруг них, то и дело поглядывая на часы, и щипала подругу за мучные ягодицы.
— Клавка, сучка, — заплетающимся языком повторяла она, — сколько можно, ты уж целых полчаса на этом Малинине Эс. А. ерзаешь! Дай же и мне немножко, стерва!
Из глубины широкой груди стервы вырвалось нечленораздельное:
— Щас, щас… Еще один разок кончу!
