— И то верно. А то развонялась тут. Сокровище подзаборное, — поддержал его бульдозерист.
— Это я подзаборная? Ты меня поднимал, гнида недобитая?
Дашка вылила на голову бульдозериста ушат отборной брани. Тот встал, придерживаясь за шаткий брезент. Схватил бабу за плечи и вышвырнул из машины на дорогу. В снег. Та и опомниться не успела. Машина ушла, даже не притормозила. Никто не остановил, не пожалел бабу.
Дашка встала, потирая ушибленный бок.
Отпустив вслед уехавшим пригоршню брани, баба села в пушистый сугроб передохнуть, обдумать, как ей теперь поступить.
Идти вслед за машиной на деляну не было смысла. Далеко. Километров двадцать. По такому морозу лишь к потемкам придет. Зачем? Чтобы осмеянной сесть в машину и вернуться в Трудовое? Стоит ли? Но что предпринять? Ведь в бригаде ей сегодня поставят прогул. За него участковый стружку снимет. А разве она виновата?
Вернуться в село? Но что из того получится? Попадется на глаза начальству. Тоже добра не жди. А что, если ей обратиться к бугру условников? Он все споры решает сам. И его все боятся, слушаются. И Тихон его уважал. Может, он сумеет помочь?
Дашка встала. Что-то тихо стукнуло по голове. Гроздь мерзлой рябины, соскользнув с платка, упала на плечо.
Баба глянула вверх на дерево.
Одинокая голая рябина крепко держала в ветках гроздья рубиновых ягод. В них — семена. Ее дети, ее потомство и продолжение. Их она не выпустила даже в пургу, не разжала, не выронила на лютом морозе. Все целехоньки. До весны их будет лелеять. Чтоб в оттаявшее тепло земли положить. Чтоб ни одно семя не пропало, не сгнило.
Хорошая, заботливая мать. Вот только-то и угостила Дашку, пожалела по-своему, по-бабьи. Утешила.
Говорят, что рябина от переживаний за семена, что созревают лишь к морозам — позже, чем у других, багровеет листвой. Броде бабы, родившей позднего ребенка. А успеет ли вырастить, поставить на ноги? У баб от страха голова белеет. А у рябины седина свой цвет имеет. Потому как не головой, сердцем болеет за всякую ягоду. В каждой — ее радость и молодость.
— И ты одинешенька осталась под старость? Не к кому голову приклонить. Не с кем заботой, сомнениями поделиться. Никто не согреет. И тебе, бедолаге, надо быть сильной, чтоб выстоять. А ведь нам, бабам, зачем сильными быть? Кто придумал для нас это наказание? К чему сила? Разве бабам она нужна? Ведь и так век наш короток. Лишь одну весну цветем, а дальше — до стари маемся. И все терпим. Стужи, горе, одиночество. Разве мало? Да еще детей надо вырастить. У меня их нет. А и то неохота сдыхать собакой опозоренной. Потому как просмотрела я свою весну. Прозевала. И не увидела, как цвет мой сединой стал. Уж лучше б убили. Но меня, одну… Тогда и жалеть было бы не о чем. А теперь всякая грязь надо мной изгаляется. Тебе то неведомо. И слава Богу, что нет в тебе человечьего понимания, что не в нашей своре живешь. Иначе не ягоды, сердце измочалили б… А все потому, что трудно, милая, нам, бабам, сильными средь скотов быть. Да, впрочем, тебе это и без меня известно. А за угощение спасибо, — положила Дашка в рот мерзлую ягоду, так похожую на каплю крови. И, ссутулившись, поплелась по дороге к селу.
Вскоре ее нагнал лесовоз. Шофер, узнав бабу, остановил машину, посигналил Дашке, не услышавшей мотора. И вскоре ссадил ее у барака, где жил бугор.
Василий, по кличке Тесть, не работал ни одного дня в своей жизни. Он был фартовым. И никогда не нарушал воровского закона.
Здесь, в Трудовом, он был негласным хозяином всех условников. Они слушались его слепо. Больше начальства. Боялись пуще смерти. Его слово было законом для всех.
О приходе Дашки Тестю доложил худой старый сявка. И угодливо распахнул перед бабой дверь барака, сказав, изогнувшись коромыслом:
— Прошу, мамзель…
Дашка перехватила скользкий взгляд мужика. Ровно в секунду всю ее облапал. Но ни словом, ни движением не обидел, раз сам бугор соизволил выслушать ее.
Тесть сидел у стола, когда Дашка вошла в комнату.
— Здравствуйте, — тихо пролепетала баба, внезапно оробев и в секунду забыв, зачем пришла сюда.
— Здравствуй, Дарья! — громыхнуло от стола. И громадный человек, закрыв собою два окна и весь свет в комнате, встал навстречу бабе.
