– Да ладно, – усмехнулась цыганка, – с Божьей помощью справилась.
– Ты скажи… – парень замялся, – кто мог это… ну… мать-то спортить…
– То сам думай, – цыганка тронула вожжи. – Говорят, есть у вас колдуны…
Повозка запылила по дороге, а парень сжимал белые от напряжения кулаки, глядя ей вслед, и повторял:
– Есть колдуны… есть…
* * *
Николай зашёл в избу, поставил в угол топор, зачерпнул ковшом из кадки воды, собираясь попить с устатку после колки дров, да так и замер, не донеся ковша до рта.
Дед Евсей сидел за столом и запросто, будто щи ложкой хлебал, разбирал на части массивный чёрный немецкий «вальтер». Уже собранный и снаряженный патронами наган лежал рядом. Здесь же на столе поблескивали ребристыми боками несколько «лимонок».
– Ты чего это задумал, дед? Война-то, почитай, лет двадцать как кончилась, – захлопал глазами Николай, ничего не понимая.
– Для кого кончилась, а для кого как бы не началась.
Евсей Минаич закончил разбирать пистолет, где-то протер, где-то смазал и начал собирать обратно.
– Про Гришачиху слыхал?
Николай кивнул.
– Так вот, цыганка, что её вылечила, опосля на вас показала, будто вы на бабку порчу напустили. Деревня гудит, кое-кто уже и колья готовит. Ктой-то Таньку вспомянул, так народ вообще озверел. Небось скоро гости пожалуют.
Дед закончил собирать пистолет, с треском загнал в него магазин и передернул затворную раму.
– А мы гостям-то гостинцы приготовили… Стало быть, просто так не дадимся.
– Откель у тебя всё это, деда? – Миролюбивый Колька всё ещё не мог прийти в себя от изумления.
– С войны запасец, Коленька, с войны. У справного хозяина всё должно быть. А нынче нам и энтот запасец, глядишь, пригодится…
– Идут, деда, – вбежала в избу Натаха. – Всей деревней и с кольями…
Евсей Минаич щелкнул предохранителем, взял «вальтер» за ствол и протянул его Кольке.
– Ну вот что, Коленька, хватай немца – и с Натахой на печку. Кто войдет – бери на мушку. Ежели я замешкаюсь – стреляй. От тебя теперича и её жизнь зависит…
Дверь распахнулась от удара. В дом, толкаясь плечами, влетели три брата – кто с колом, кто с топором – и ринулись внутрь, со свету не разбирая, что к чему в полутемной избе.
Дед Евсей пальнул из нагана в потолок. На резко затормозивших братьев сверху посыпалась труха. Они стояли, хлопали глазами, привыкая к полутьме, и, наконец, разглядели деда, державшего их на мушке, и ещё один черный дульный срез, выглядывающий из-за печной трубы.
– С чем пожаловали, соколики? – почти ласково спросил дед.
Парни сопели, сверля пол взглядами, полными бессильной злобы. Наконец, старший выдавил:
– Твои сучата на нашу мамку порчу напустили. Порешить их надобно, чтоб другим неповадно было.
– А хто про то сказывал? – Дед переводил ствол с одного брата на другого. Ладонь свободной руки тихонько поглаживала лежащую на столе гранату. В наступившей тишине слышно было, как перекатываются по столу ребристые бока смертоносного снаряда.
– Цыганка сказывала…
– Так, может, она сама напустила порчу, сама и сняла. А после с вас, дурней, коня с телегой взяла, да и поминай как звали?
Братья топтались на месте. Боевой пыл при виде настоящего оружия куда-то исчез, и теперь им сильно хотелось побыстрее отсюда смыться. Но гонор и сознание того, что односельчане ждут за дверью «ведьмачьей» крови, не давали просто так взять и уйти.
– Ты, дед, вот что, – решился старший. – Кто там чего наслал, то нам неведомо. Однако, ежели вы сегодня с села не уберетесь, ночью один хрен, не мы, так другие красного петуха вам пустят, помяни мое слово. Так что собирай, Минаич, манатки, забирай своих «ведьмаков», да и катитесь вы отсель подобру-поздорову.
Дед опустил голову. Пистолет качнулся в иссохшей руке, но тут же снова вернулся в прежнее положение.
– Спасибо, соседушки, спасибо на добром слове, – тихо сказал Евсей Минаич. – Спасибо, что выгоняете как собаку из родного дома на старости лет. За то, что на детишек с топорами пошли, да не убили, – и за это земной вам поклон, люди добрые…
Дед встал из-за стола, гордо вскинул голову.
– Будь по-вашему, съедем мы, коли вы последнюю совесть потеряли… А теперь пошли вон, чтоб духу вашего здесь не было…
