— Я уже сказала вам, что мой ум в ненормальном состоянии, и все, что делает мой муж, кажется мне подозрительным. Я говорю, что он имел какую-нибудь особую причину для посещения майора. Это не обыкновенное посещение. Я твердо убеждена, что это не обыкновенное посещение.
— Однако не приняться ли нам за наш обед, — сказал Бенджамен покорным тоном. — Вот баранья нога, самая обыкновенная баранья нога. Находите вы в ней что-нибудь подозрительное? Нет? И прекрасно. Покажите, что вы доверяете баранине. А вот вино. И в этом кларете, Валерия, нет ничего таинственного, я готов присягнуть, что это самый обыкновенный виноградный сок. Если нельзя верить ни во что другое, будем верить в виноградный сок. За ваше здоровье, друг мой.
Я подделывалась под шутливый тон старика. Мы ели и пили и говорили о прошлом, и некоторое время я была почти счастлива в обществе старого друга моего отца. О, если б и я была стара, если б и я покончила с любовью, с ее неизбежными страданиями, с ее мимолетными наслаждениями, с ее жестокими утратами, с ее сомнительными приобретениями… Последние осенние цветы на окне грелись под последними лучами осеннего солнца. Маленькая собачка Бенджамена спокойно наслаждалась на ковре своим обедом. Попугай в соседнем доме весело выкрикивал что-то. Я не сомневаюсь, что быть человеком — великое преимущество, но не завиднее ли иногда участь животных и растений?
Мой отдых был непродолжителен, прежнее беспокойство скоро овладело мной опять. Я встала и простилась с Бенджаменом.
— Обещайте мне, друг мой, — сказал он, отворяя мне дверь, — что вы не сделаете ничего опрометчивого.
— Опрометчиво ли будет отправиться к майору Фитц-Дэвиду? — спросила я.
— Да, если вы отправитесь одна. Вы не знаете, что он за человек, вы не знаете, как он примет вас. Поручите мне повидаться с ним и, так сказать, проложить путь для вас. Поверьте моей опытности, друг мой, в таких делах необходимо действовать как можно осторожнее.
Я подумала. Из уважения к моему другу я обязана была подумать, прежде чем отказаться от его предложения.
Размышление заставило меня решиться взять ответственность, какова бы она ни была, на свои собственные плечи. Хороший или дурной, добрый или злой, но майор был мужчина. Влияние женщины было надежнее в таком деле, какое я имела в виду. Но объяснить это Бенджамену, не рискуя оскорбить его, было бы нелегко, и я попросила его побывать у меня на другой день утром, чтобы потолковать о его предложении. Очень ли унизительно будет сознаться, что втайне я решила не откладывать свидания с майором до следующего дня?
— Не делайте ничего опрометчивого, друг мой. Ради своих собственных интересов не делайте ничего опрометчивого, — повторил Бенджамен, провожая меня.
Я застала Юстаса ожидающим меня в нашей гостиной. Его расположение духа, по-видимому, прояснилось с тех пор, как мы расстались. Он подошел ко мне с открытым листом бумаги в руке.
— Я покончил со своим делом раньше, чем ожидал, — сказал он весело. — Сделала ты свои закупки? Свободна ты?
Я уже привыкла (да простит мне Господь!) не доверять его припадкам веселости. Я спросила:
— Ты хочешь сказать, что освободился на сегодняшний день?
— На сегодняшний, на завтрашний, на следующую неделю, на следующий месяц, на следующий год и так далее, — отвечал он, порывисто обняв меня. — Посмотри!
Он показал мне открытый лист бумаги, который держал в руке. Это была телеграмма, уведомлявшая капитана яхты, что мы решили вернуться в Ремзгейт в этот день вечером и что мы готовы отплыть в море со следующим приливом.
— Я ждал только твоего возвращения, чтобы отправить телеграмму, — сказал он.
Он перешел на другую сторону комнаты, намереваясь позвонить. Я остановила его.
— Боюсь, что мне нельзя ехать сегодня в Ремзгейт, — сказала я.
— Почему это? — спросил он внезапно изменившимся, резким тоном.
Это может показаться смешным, но он действительно поколебал мою решимость отправиться к майору Фитц-Дэвиду, когда обнял меня. Его ласка смягчила мое сердце и едва не соблазнила меня покориться. Но зловещая перемена в тоне его голоса сделала меня другой женщиной. Я почувствовала опять, и сильнее, чем когда-либо, что в моем критическом положении бесполезно было оставаться в бездействии и хуже, чем бесполезно, отступать назад.
