Бенджамин положил записку и снял очки.
— Мы не сочли нужным вдаваться в большие подробности, — сказал он. — Не оставлен ли какой-нибудь вопрос необъяснимым?
Я задумалась, но не могла припомнить ничего, требующего объяснения. Впрочем, был один вопрос, появившийся у меня при намеке на мистрис Бьюли, который я давно желала уяснить.
— Говорили вы когда-нибудь с мистером Плеймором о привязанности моего мужа к мистрис Бьюли? — спросила я. — Не говорил ли вам когда-нибудь мистер Плеймор, почему Юстас не женился на ней по окончании процесса?
— Я сам спрашивал об этом мистера Плеймора, — отвечал Бенджамин. — Он очень легко объясняет это. Так как он был другом и поверенным вашего мужа, то последний советовался с ним насчет письма к мистрис Бьюли после процесса. Письмо это он повторил мне почти слово в слово. Если вы желаете, я передам вам его, как запомнил.
Я призналась ему, что очень желала бы услышать его содержание. Что передал мне Бенджамин, вполне согласовалось с рассказом Декстера. Мистрис Бьюли была свидетельницей публичного позора моего мужа, и этого было вполне достаточно, чтобы помешать ему жениться на ней. Он покинул ее по той же причине, по которой покинул и меня. Наконец моя ревность усмирилась, и Бенджамин мог покончить с прошлым, приступить к более интересным и животрепещущим вопросам о будущем.
Прежде всего он заговорил о Юстасе, спросил, не подозревает ли он о случившемся в Гленинче.
Я передала ему свой разговор с мужем и каким образом я добилась отсрочки неизбежного объяснения.
Лицо моего старого друга прояснилось при этих словах.
— Это будет приятная новость для мистера Плеймора, — сказал Бенджамин. — Дорогой друг весьма беспокоился, чтобы наше открытие не испортило вашего хорошего отношения к мужу. С одной стороны, ему очень хотелось бы избавить мистера Маколана от неприятного мучительного впечатления, которое произведет на него исповедь его жены; но с другой стороны, невозможно из-за чувства справедливости по отношению к вашим будущим детям уничтожить документ, который снимает с имени их отца позорное пятно, наложенное на него Шотландским вердиктом.
Я внимательно слушала Бенджамина. Он коснулся предмета, который немало меня тревожил.
— Каким же образом думает мистер Плеймор устранить затруднения? — спросила я.
— Он предлагает, — сказал Бенджамин, — запечатать найденное письмо в конверт, приложить к нему описание всех обстоятельств, сопровождавших его находку, засвидетельствовать вашей и моей подписью. Сделав это, вы можете объяснить все вашему мужу, когда найдете это наиболее удобным. И уже мистер Маколан сам решит, желает ли он вскрыть письмо или оставить его запечатанным детям, которые по достижении своего совершеннолетия могут, если пожелают, обнародовать его. Согласны ли вы, моя дорогая? Или предпочитаете, чтобы мистер Плеймор повидался с вашим мужем и переговорил с ним об этом деле?
Я, нисколько не колеблясь, взяла на себя всю ответственность, полагая, что мое влияние на Юстаса сильнее влияния мистера Плеймора. Бенджамин одобрил мою решимость и в тот же день написал Плеймору, чтобы его успокоить.
Теперь оставалось только назначить срок нашего возвращения в Англию. Это зависело от докторов, и я решила посоветоваться с ними при первом же их визите.
— Не прикажете ли еще что-нибудь передать ему? — спросил Бенджамин, открывая свой портфель.
Я вспомнила о Декстере и об Ариели и спросила, не было ли каких вестей о них. Мой старый друг вздохнул и предупредил меня, что я коснулась грустной темы.
— Лучшее, чего только можно ожидать для этого несчастного, — это смерть, — сказал он. — Перемена, происшедшая в нем, грозит апоплексическим ударом. Вероятно, вы услышите о его смерти до вашего возвращения в Англию.
— А Ариель? — спросила я.
— Ничуть не изменилась, — продолжал Бенджамин, — и совершенно счастлива, пока находится при своем господине. Она, бедняга, не верит, что Декстер смертное существо, смеется, когда говорят о его смерти, и вполне уверена, что он опять будет узнавать ее.
Известия Бенджамина меня очень огорчили, и я вышла из комнаты, оставив его, занятого письмом к Плеймору.
