Михаил остановил машину около своего дома. На крыльце стояли Кожины — Матвей и его жена Анна. Матвей состарился: голова у него совсем облысела, а лицо, наоборот, заросло редким белым пухом.
— Ну, здорово, здорово, соседушка. С приездом, — сказал Матвей, обнимая Овсова. Анна накрест поцеловалась с растроганным Василием Ильичом и заплакала. Подошла жена Михаила — Клава, коренастая, сероглазая, пожала Овсовым руки и стала торопить в избу… Сели за стол, Михаил хлопнул по дну бутылки. Гости и хозяева чокнулись, закусили. Разговор не вязался. А когда Матвей вторично наполнил стопки, Михаил кашлянул и осторожно проговорил:
— Я вашей усадьбой второй год пользуюсь. С папой-то мы разделились. Колхоз и отвел мне ее. Я и ограду поставил, крышу залатал. Совсем сгнила, течет, как решето.
Овсов грустно улыбнулся.
— Хотелось мне ваш дом купить, — продолжал Михаил. — До последнего дня не верил, что вы вернетесь…
Матвей вытер взмокшую лысину полотенцем и хлопнул им рыжую кошку, которая украдкой тянула лапу к тарелке с мясом.
— Правильно решил, Василий, — сказал он. — Деревню нельзя забывать. Поди, лет двенадцать на родину не заглядывал. Все позабыл, ничего не помнишь.
— Да, многое изменилось, — отозвался Василий Ильич. Он сидел, низко опустив голову, и равнодушно ковырял вилкой яичницу. Матвей налил еще по одной. Овсов с Михаилом отказались.
— Ну, вы как хотите, а я выпью. — Матвей потер ладони, потом лоб, опрокинул в рот стопку, пожевал корку хлеба и обратился к Овсову: — Как жил-то, Василий? Слыхали мы, кино свое имел… Как его, телемызор, что ль?
— Телевизор, — поправила Марья Антоновна и поджала губы.
— Ах ты, господи, кино свое, — вздохнула Анна и потянулась к бутылке: — Еще, что ль, будешь качать?
— Не трожь, — остановил ее Матвей. — Стало быть, неплохо жил, Василий…
— Да так себе, — пожал плечами Овсов.
— Мы ведь тоже теперь по-другому зажили, по-городски: зарплату получаем. Мне вот в марте две с Кремлем дали. Как ты думаешь, ничего?
— Двести рублей? — удивленно подняла брови Марья Антоновна. — И хватает?
Василий Ильич покосился на супругу, а Матвей усмехнулся и, посасывая огурец, проговорил:
— В нашу МТС из города инженер приехал. В Устиньиной избе поселился. Бабка-то Устинья позапрошлый год померла.
— Люди в деревне теперь очень нужны, — пробормотал Овсов.
— То-то и оно. Про Ваню Коня слыхал? Когда уезжал в город, все начисто распродал, кола не оставил. Этой зимой вернулся опять в деревню. Колхоз ему новую избу ставит… Только я смотрю — плохо еще расколачивают домишки-то.
— Вот и я надумал, Матвей Савельич, в деревню перебраться. — Овсов хотел сказать шутливо, но сказал испуганно.
— Что же, ты не первый и не последний. Вот и с налогами легче теперь…
— А я вот что думаю: мы люди городские, и нам в колхозе нечего делать, — подала голос Марья Антоновна.
— Да-а, — крякнул Матвей и тяжело, исподлобья посмотрел на Овсову. Она громко прихлебывала чай, широко расставив локти и держа блюдце обеими руками. Матвей медленно перевел взгляд на окна и поднялся.
— Никак, сама голова колхозная к нам.
— А кто же у вас нынче? — поинтересовался Овсов.
Матвей даже удивился:
— Нешто не слыхал? Петька Трофимов, сын пастуха Фаддея.
В избу вошел худощавый, черный от загара человек, похожий на подростка. На макушке у него, задрав к потолку козырек, сидела серенькая кепчонка, из-под которой выбивались прямые белобрысые волосы. Увидев Василия Ильича, он сморщился, по-видимому улыбнулся, и, протянув руку, пошел к столу.
— С приездом, с приездом… Как доехали? Как здоровье?
Матвей заметил, что Марья Антоновна поздоровалась как-то странно: откинулась на спинку стула и, не глядя на председателя, подала руку вверх ладонью. «Должно быть, по-городски», — решил Матвей.
— Дороги тут тряские. Того гляди язык прикусишь, — сказала она.
— Что верно, то верно, — согласился Петр. — Дороги ужасные, особенно от Лукашей до большака.
Пока говорили о дорогах, хозяйка успела очистить место за столом и, поставив стул, пропела:
— Милости просим, Петр Фаддеевич, за конпанию.
Петр хотел отказаться, но где там: Кожины гуртом обступили его и почти силком усадили за стол. Он смущенно стянул с головы кепку и сунул меж колен. Но хозяйка выудила ее оттуда, встряхнула и повесила на гвоздь рядом с зеркалом, а на колени положила полотенце, расшитое бордовыми узорами.
