Но над ней одной смеяться никто бы не стал, разве что какие-нибудь придурки или последние сволочи. Да вот картину дополнял женишок. Тут уж поневоле разбирал смех. В высоком цилиндре он, пожалуй, достал бы ей до плеча. Тянул он максимум на девяносто фунтов, да и то после плотного обеда. Худой, как рельс, смуглый до черноты. А когда он нервно улыбался, зубы его торчали, как штакетины в заборе у заброшенного дома.
Мы играли и играли.
– Жених и невеста! – проревел Сколли. – Да пошлет вам Бог счастья!
А если Бог не пошлет, говорил его грозный вид, этим придется заняться вам… по крайней мере сегодня.
Гости одобрительно закричали, зааплодировали. Мы закончили одну мелодию и тут же заиграли другую. Сестра Сколли, Мурин, улыбнулась. Господи, ну и роток. Рико глупо лыбился.
Какое-то время все ходили кругами, жевали крекеры с сыром и ветчиной, пили лучшее шотландское Сколли, доставленное в страну без ведома властей. Я тоже сумел пропустить три стопки и признал, что ржаное пойло Томми Ингландера в подметки не годится настоящему виски.
Сколли чуть расслабился, даже повеселел, определенно повеселел.
Однажды он даже подошел к эстраде, чтобы сказать: «Хорошо играете, парни». В устах такого «меломана», как он, подобные слова прозвучали как высшая похвала.
Перед тем как все уселись за столы, к нам подплыла и Мурин. Вблизи она выглядела еще уродливее, в чем ей немало способствовало и белое атласное платье (пошедшей на него материи вполне хватило бы для того, чтобы сшить покрывала на три кровати). Она спросила, сможем ли мы сыграть «Розы Пикардии». Это, мол, ее любимая песня, и она обожает слушать ее в исполнении Реда Николса и его джаз-банда. Пусть она была толстой и некрасивой, но держалась очень скромно, не то что некоторые из гостей, тоже заказывавших нам музыку. Мы сыграли, пусть и не очень хорошо. Однако она тепло нам улыбнулась, отчего стала чуть ли не симпатичной, а потом долго аплодировала.
За столы они уселись в четверть седьмого, и помощники мисс Джибсон принесли жаркое. Гости набросились на него, словно стая голодных волков. Меня это не удивило, поскольку до этого все накачивались спиртным. Я не мог оторвать глаз от Мурин, не мог не смотреть, как она ест. Как ни пытался отвернуться, мой взгляд вновь и вновь возвращался к ней. Я словно хотел в очередной раз убедиться, что вижу все это наяву, а не в дурном сне. Тут мало кто отличался безупречными манерами, но в сравнении с Мурин остальные казались пожилыми интеллигентными дамами, собравшимися на чашку чая. Она уже не могла выделить время на теплые улыбки или просьбы сыграть «Розы Пикардии». Я мог бы поставить перед ней знак: НЕ ОТВЛЕКАТЬ! ЖЕНЩИНА РАБОТАЕТ! Мурин не требовались нож и вилка, зато прекрасно подошли бы лопата и ленточный транспортер. Печальное, доложу я вам, зрелище. А Рико (над столом едва виднелся его подбородок да пара карих глаз, грустных, как у оленя) подавал и подавал ей новые блюда, все с той же дурацкой ухмылкой.
Пока резали торт, мы взяли двадцатиминутный перерыв, и мисс Джибсон самолично накормила нас на кухне. От раскаленной плиты шел жар, да и есть никому из нас особо не хотелось. Вечеринка начиналась хорошо, а теперь все пошло наперекосяк. Я мог прочитать эти мысли на лицах моих музыкантов… да и мисс Джибсон тоже.
К тому времени, когда мы вернулись на сцену, гости с новой силой налегли на спиртное. Крутые парни бродили по залу, глупо улыбаясь, или стояли по углам, тиская своих подружек. Несколько пар пожелали станцевать чарльстон, поэтому мы отыграли «Блюз тетушки Хагар» (дуболомы это проглотили), «Я верну чарльстон Чарльстону» и еще несколько аналогичных мелодий. Стандартный набор. Народ веселился от души, блестели раскрасневшиеся физиономии, мелькали руки и ноги, воздух сотрясали крики во-до-ди-о-до, от которых меня всегда тошнило. Сгустились сумерки. С некоторых окон упали сетчатые экраны, и в зал налетели мотыльки, со всех сторон облепив люстру. Но, как поется в песне, джаз-банд играл. Жених и невеста жались у стены (никто из них вроде бы не торопился отбыть в опочивальню), всеми покинутые. Даже Сколли вроде бы забыл про них. Он тоже прилично поддал.
