Внезапно, словно лопнувшая струна, музыка оборвалась посреди такта. Барон вскочил и, смеясь, сказал по-французски: — Довольно я для вас играл. Сам хочу танцевать. — Все весело засмеялись в ответ, танцующие пары разошлись, и маленькое общество рассеялось по комнате.
Старик опомнился: надо что-то сделать, что-то сказать! Только не стоять таким чурбаном, не быть таким невыносимо лишним! Его жена проходила мимо, слегка задыхаясь, но, видимо, очень довольная. Гнев помог старику принять решение. Он вдруг преградил ей дорогу. — Идем, — резко сказал он, — мне надо поговорить с тобой.
Она удивленно взглянула на него: капли пота выступили на его бледном лице, глаза блуждали. Что ему нужно? Зачем ему понадобилось беспокоить ее именно сейчас? Она уже открыла рот для уклончивого ответа, но в его поведении было что-то странное, пугающее, и она, вспомнив его недавнюю вспышку гнева, нехотя пошла за ним.
— Excusez, messieurs, un instant,[1] — обратилась она с извинением к мужчинам. «У них она просит прощения, — с горечью подумал старик, — а передо мной они не извинились, когда встали из-за стола. Я для них собака, половая тряпка, которую можно топтать ногами. Но они правы, правы, раз я это терплю!»
Она ждала, строго подняв брови; как ученик перед учителем, стоял он перед ней, не смея заговорить.
— В чем дело? — наконец, спросила она.
— Я не хочу… я не хочу… — забормотал он дрожащим голосом, — я не хочу, чтобы вы… чтобы вы знались с этими людьми…
— С какими людьми? — переспросила она, разыгрывая непонимание и окидывая его возмущенным взглядом, как будто он нанес ей личное оскорбление.
— С теми, там… — Он злобно кивнул головой в сторону гостиной. — Мне это не нравится… я не хочу…
— Почему?
«Вечно этот инквизиторский тон, — с озлоблением думал старик, — как будто я ее слуга». И продолжал, запинаясь от волнения: — У меня есть причины… очень серьезные причины… Мне не нравится… Я не хочу, чтобы Эрна разговаривала с этими людьми… Я не обязан все объяснять.
— В таком случае я очень сожалею, — ответила она высокомерие. — Я нахожу, что все трое прекрасно воспитанные и достойные молодые люди, и предпочитаю их общество тому, в котором мы вращаемся дома.
— Достойные молодые люди!.. Эти бездельники… эти… эти… — Ярость душила его. Вдруг он топнул ногой. — Я этого не хочу… я запрещаю… поняла?
— Нет, — ответила она невозмутимо. — Я ничего не понимаю. Не понимаю, почему я должна портить девочке удовольствие…
— Удовольствие!.. Удовольствие! — Он пошатнулся, как от удара, густая краска залила лицо, холодный пот выступил на лбу, рука потянулась за палкой, чтобы опереться на нее или нанести удар. Но палку он забыл. Это сразу отрезвило его. Он овладел собой — на сердце у него вдруг потеплело. Он подошел к жене и сделал движение, как будто хотел взять ее за руку. Голос у него стал мягким, почти умоляющим.
— Послушай… ты меня не понимаешь… я ведь ничего не требую для себя… я вас прошу только… это моя первая просьба за долгие годы: уедем отсюда… уедем во Флоренцию, в Рим, куда хотите, я на все согласен… решайте сами, куда… куда вам угодно… только уедем отсюда… я прошу тебя… уедем… сегодня же… я больше не могу этого вынести… не могу.
— Сегодня? — Она с удивлением посмотрела на него и нахмурилась. — Уехать сегодня? Что за странная фантазия?.. и только потому, что эти люди тебе не симпатичны! В конце концов никто тебя не заставляет встречаться с ними.
Но он не уходил, он стоял перед ней, умоляюще сложив руки: — Я не вынесу этого… ты же слышишь… не вынесу… я не могу. Не спрашивай меня почему… прошу тебя… но поверь, я не вынесу этого… хоть раз в жизни сделайте что-нибудь для меня, один-единственный раз…
В соседней комнате опять забарабанили на рояле. Она посмотрела на мужа, словно тронутая его отчаянием; но как он был смешон, маленький, толстый человечек, с побагровевшим лицом, с воспаленными глазами, с торчащими из слишком коротких рукавов трясущимися руками. Тягостно было видеть его таким жалким. Но, вопреки шевельнувшемуся в ней состраданию, она ответила холодно:
— Это невозможно. Сегодня мы обещали поехать с ними кататься… а уехать завтра, когда мы сняли комнаты на три недели… над нами будут смеяться… Я не вижу ни малейшего повода для отъезда… я остаюсь здесь, и Эрна тоже…
