Загубленная любовь - страница 5
— Откуда все эти люди? — спросил Джордж, указывая на толпу «битников по совместительству».
— В основном из провинции, — объяснила я. — Когда они приходят сюда, уикенд в Лондоне обходится им дешевле: не нужно платить за отель, раз всё равно можно всю ночь просидеть в клубе.
— А, так вот почему они не обращают особого внимания на музыку, да? У нас в Арканзасе толпа либералов, если бы оказалась на концерте песен протеста старой школы, в духе Вуди Гатри[18] — и то внимательней бы слушала.
— Забудь ты о Пите Сигере[19]. В новой культуре протеста каждый занимается своим делом.
— Если люди платят, чтобы попасть на Берта Джанша, но не слушают его — кто же тогда их кумир?
— Боб Дилан, — и едва я произнесла это священное имя, как внутри моей головы неожиданно включился поэтически-просветительский поток сознания. — Дилан говорит загадками об абсурдности существования — над постижением его стихов можно биться часами. И это намного лучше, чем какое-нибудь одномерное заявление, которое за три секунды становится предельно ясным, даже если у меня мозги совсем не работают. Зато «Subterranean Homestick Blues» я слушала больше ста раз, но так и не поняла до конца, что же Дилан хотел этим донести. Общее настроение я прочувствовала, но вот тонкости от меня всё равно ускользают. Если не считать наркотиков, расстройство чувств, которое вызывает Дилан — лучшее наше оружие в борьбе против бездумного конформизма. Слушать Боба на качественной технике — это как подниматься на духовном лифте к высшим формам познания. Внутренние переживания — всё равно что линия фронта для тех, кто живет в постоянном протесте против грубого материализма.
— Бред какой-то. У нас вот всякие вроде Тима Лири[20] похожую ерунду несут. А вон те «шишки», которые в кабинете — это кто?
— Это Шотландец Алекс. Если хочешь, можем прямо сейчас подкатить к нему. Он повесит на тебя ответственность за всё, зато у него найдутся шприцы, которые нам нужны, чтоб ты мог засадить шнягу, которую только что надыбал.
— Так этот чувак — пушер?
— Шотландец Алекс — крутой. Он тебе мозги продует, а потом сложит обратно так, как они всегда должны были лежать.
— Разговаривает он как шантрапа.
— Он получил образование. Романы пишет. «Книгу Каина» читал?
— Не-а. Допёр — это ж Александр Трокки[21], ты про него, да? Говорят, он с концами на иглу сел.
— Ничего он не на игле, и вообще Алекс тебе понравится.
— А если я пойду и с ним поговорю, ты со мной трахнешься?
— Уйдёшь в улёт — тебе никакого секса не захочется.
— Я могу заплатить.
— Ты уже расплатился, да ещё с лихвой — когда дал «пони» дяде Зигги. Деньги — не вопрос. Дело всё в том, кого что сильней заводит.
— Хочешь сказать, что я когда спокойный, у меня не встаёт?
— Ну да.
— Недооцениваешь ты мой половой драйв.
— Разве?
— Я тебе докажу.
Когда мы пробрались к Шотландцу Алексу, дверь была открыта, он был внутри, в полудрёме. Пока я разыскивала шприц для подкожных инъекций, Джордж развлекался чтением машинописной копии заметок Трокки о культурной революции. Я нашла агрегат, и почти сразу же Глазго прочухалось.
— Алекс, — прошипела я, — где тут у тебя ложка?
— Те, кто отмеряют свою жизнь чайными ложками, тратят её зря в поисках столовых приборов. Ложкам ещё предстоит проявить себя.
— Это ты себя растрачиваешь, — заверила я его.
— Ты не видела Терри? Я хотел спросить его о гетероклити… — не закончив фразу, Алекс снова вырубился.
— Ты ложку ищешь? — спросил Джордж. — Под грудой бумаг, которые я читаю, валяется какая-то.
Я приготовила смесь и набрала её в шприц; потом велела Джорджу перетянуть руку выше локтя, чтобы я могла сделать укол. Игла вошла легко — он вообще ничего не почувствовал, пока героин погружал его в забытьё. Наконец-то он понял, что значит — круто, по-настоящему круто. Сама же я не собиралась ничего втыкать себе в руку, поскольку подрабатывала по мелочи натурщицей, а остающиеся после инъекций шрамы могли подпортить мой гламурный вид. Иногда я всё-таки кололась в вены, а иногда — в мышцы или под кожу. В ту ночь я ввела иглу между пальцев ног и, нажимая на поршень, смотрела на лепестки крови внутри шприца. Потом мы с Джорджем откинулись каждый на своем стуле, и долгое время ни один из нас не произносил ни слова.
