— «Я доволен, что после столь долгого исполнения государственных обязанностей вы ловите меня на том, что я давал, а не брал», — напомнил Цезарь известную фразу Ликурга.
Цицерон, уже с трудом сдерживаясь, сумел взять себя в руки и произнести:
— Значит, ты признаешь, что все заранее обдумал и приготовил?
— Как тебе известно, я вообще уезжаю из города в Галлию, назначенную мне сенатом. Хорошо еще не на пастбище, куда вы меня хотели отправить.
— Ты отказываешься поговорить с Клодием? — резко спросил Цицерон.
— У меня другое предложение, — наконец, ответил его собеседник. — В городе тебе оставаться сейчас опасно и не нужно. По всей Италии мои легаты набирают легионы. У меня как раз нет легата пятого легиона. Давай уедем вместе. Ты достаточно смел — это ты доказал всем во время заговора Катилины. Но сейчас обстановка немного изменилась. Я думаю, так будет лучше для всех. А за это время здесь все переменится, народ успокоится, и мы вернемся триумфаторами.
— Все понятно, — вскочил Цицерон, — ты давно придумывал этот план. Пока ты будешь завоевывать Галлию, Помпей и Красс будут царствовать в Риме. Армия у тебя, власть у Помпея, деньги у Красса. Вы все разделили, все просчитали. А мы вам мешаем. Катона вы отправляете на Кипр, меня в Галлию. Ты хочешь диктатуры, Цезарь?
Цезарь поднялся.
— Ты отказываешься быть легатом в моей армии?
— Конечно, — завопил Цицерон, — и он еще спрашивает. Я скорее отправлюсь в изгнание.
С этими словами Цицерон выбежал из атрия.
Через несколько дней состоялось повторное обсуждение предложений Клодия в сенате. Толпа уже громко требовала изгнания Цицерона. Рев людей был слышен даже в здании сената.
— Из-гна-ни-е, из-гна-ни-е! — скандировала толпа.
Сенаторы, проводившие свое заседание под этот шум, так и не пришли ни к какому результату. Оптиматы были в растерянности, соглашаться на изгнание Цицерона они не хотели. Но и отказывать Клодию они уже не могли.
Вечером Цицерон в сопровождении нескольких друзей на закрытых повозках отправился к Помпею. Полководец, проводивший время со своей молодой женой, не принял его, выйдя через задние двери. Цицерон понял, что он проиграл окончательно.
Многие же будут первые последними
И последние первыми.
Евангелие от Марка, 10:31
Проснувшийся с неприятным ощущением горечи во рту, Красс приказал принести ему сладкую воду. Он еще не закончил утреннего туалета, как всегда тщательно выбривая лицо, когда к нему ворвался его сын Публий.
— Это правда? — дерзко закричал он.
Красс, даже не посмотрев в сторону сына, спокойно продолжал бриться острым каппадокийским ножом на узкой деревянной ручке.
Усилием воли сын успокоился и уже тихо, обращаясь к отцу, спросил:
— Это правда, что завтра будет принят закон Клодия об изгнании Цицерона?
— Ты успокоился? — невозмутимо спросил Красс. — Да, это правда.
— Во имя богов, — снова закричал его сын, — разве можно допустить подобное!
— Перестань кричать, — Красс начал выходить из себя, — а почему нельзя? Цицерон виновен в гибели пятерых римлян без суда и следствия. На нем кровь римских граждан.
— Почему вы вспомнили об этом сейчас? — задыхаясь, спросил Публий. — Вам так нужно его осуждение? Неужели триумвирам мало власти, полученной в Риме? Все и так решаете только вы трое. Народ для вас — прикрытие. Римляне не понимают или не хотят понимать, что вы устанавливаете свою диктатуру. Осуждение Цицерона — предлог для расправы с оптиматами и их устранения.
— Никогда не спорь со мной, — сжав кулаки, сказал Красс, — мне лучше знать, что делать во имя Рима и его блага. А теперь убирайся отсюда.
— Хорошо, — Публий чудовищным усилием воли подавил свой гнев, — тогда разреши мне уехать в армию Цезаря, в Галлию.
— Поступай как знаешь, — отрезал Красс.
Публий повернулся и, не прощаясь, выбежал из дома. В этот момент рука Красса дрогнула, и он порезал лицо.
— Будь проклят Цицерон, — зло проговорил Красс.
В другом доме, на Палатине, уже готовился к отъезду Катон, поднявшийся с рассветом. Проводить его пришел Цицерон с несколькими друзьями. Отпустивший за последние дни бороду и усы, одетый в черные одежды, Цицерон неузнаваемо изменился, и не каждый знакомый на улице узнавал его, так разительны были перемены в облике консуляра.
