Они свернули на набережную, пересекли проезжую часть и двинулись вдоль парапета до сходней на лед Невы, где наняли катал, и заскользили по ледяной дорожке, очерченной по бокам пушистыми елочками. Финские сани, ведомые опытными перевозчиками, двигались по колее резво.
Доктор Коровкин испытывал странное чувство; он сидел, обхватив двумя руками древко флага, и поглядывал на разрумянившуюся Муру — все происходящее казалось какой-то детской игрой.
На набережной их захватил человеческий поток, двигавшийся к Дворцовой: толпы студентов и штатских вперемешку с дамами запрудили не только набережную, но и параллельные улицы, модные шубы и форменные плащи соседствовали с чуйками и потертыми пальто бедняков. Порядок охраняли городовые с блестящими номерами на груди. Казалось, весь Петербург объединяло одно желание — жажда возмездия японцам за дерзкое нападение на русский флот у Порт-Артура. Тут и там гремело громкое «Ура!», летели в воздух шапки и фуражки, иногда из толпы выхватывали моряков и все с тем же громоподобным возгласом принимались качать их.
Естественно, в клокотавшем на Дворцовой человеческом море Мура и доктор не смогли отыскать бестужевок и остановились рядом со студентами из Технологического института; пуговицы их шинелей украшала характерная эмблема: скрещенные гаечный ключ и молот. Один из них держал в обнимку моченый арбуз и, отрезая ломти, угощал товарищей.
— Не желаете ли? — обернулся студент к Муре и доктору. — Вкусно!
При этом он вытягивал шею и разыскивал: кого-то взглядом в толпе.
— Нет, благодарю вас, — отказался доктор, чувствуя себя мальчишкой.
— А напрасно, — послышались голоса дружков арбузника, — Костя сам его вырастил!
— У себя в кадке, на кухне!
— Соколов у нас талантливый и даже гениальный!
Приступ всеобщего хохота поразил доктора: веселье казалось ему неуместным. Впрочем, скоро бесшабашный хохот был перекрыт пением: кто-то в толпе завел гимн «Славься, славься», и многотысячная толпа подхватила его, затем этот гимн сменил «Боже, царя храни», — и все закончилось очередным русским «ура». Сильный мороз щипал щеки, уши, на ногах мерзли пальцы, но народ и не думал уходить с площади. «Переживаем исторический момент», — загудел чей-то бас над ухом Клима Кирилловича. Он оглянулся, — радостные, оживленные лица были направлены к окнам дворца: там, сквозь запотевшие стекла мелькали военные мундиры, золотые н серебряные эполеты.
На балконе появился Государь. Доктор Коровкин и Мура и не заметили, как развеселый студент передал товарищам арбуз и стал протискиваться поближе к балкону.
Слова российского самодержца едва-едва долетали до слуха Муры. Он благодарил своих верноподданных и обещал скорую и блестящую победу. Мура слушала его, затаив дыхание.
Однако едва отзвучали последние звуки царской речи и раздались восторженные крики толпы, всеобщую гармонию слиянности властителя и его подданных нарушил жуткий нечеловеческий крик.
Мгновенно наступила тишина. Мура, схватив доктора за локоть, с ужасом увидела, как стоящая перед ней толпа бесшумно раздвигается, пятясь назад, и обнажается круглое пространство грязного затоптанного снега.
И посередине этого круга недвижно лежит тучный человек в черном пальто. Из-под пальто торчат неловко раскинутые ноги в черных брюках. С повернутой набок головы, обрамленной светлыми волосами и пышной русой бородой с бакенбардами, откатилась круглая мерлушковая шапка… А в спине человека торчит, поблескивая, рукоятка, похожая на серое соколиное перо.
Карл Иванович Вирхов с самого утра погрузился в водоворот забот. Как только рассвело, он послал агентов обследовать крышу Окружного суда и особенно тот ее участок, откуда вчера на голову модного адвоката свалилась злосчастная ваза. Как он и предполагал, в утренних выпусках газет появились клеветнические утверждения. Дескать, падение вазы — это покушение на жизнь борца за свободу личности! Выкроили местечко для гнусных домыслов в потоке материалов, связанных с началом войны.
Карл Иванович испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он считал, что и сам мог пасть жертвой проклятой вазы, если б на минуту задержался с доктором Коровкиным. С другой — упорно вертелась мысль, что господь Бог знает на кого ронять вазу. И не случайно она свалилась именно на змиемудрую плешь защитника убийцы Трифона Кошечкина!
