Карты, составленные в ходе Камчатских экспедиций, также берегли и скрывали от посторонних глаз. Например, в 1741 г. Академия наук попыталась издать карты первой экспедиции, но ей запретили сделать это. Описание же плавания «Святого архангела Гавриила» было изъято из фондов академии и хранилось в кабинете самой императрицы[109]. Однако все эти меры оказались тщетными. Результаты обеих Камчатских экспедиций довольно быстро стали известны в европейских столицах.
Каким образом, по чьей вине произошла утечка секретной информации? Первые, на кого падает подозрение, — это иностранцы, служившие во флоте, в Академии наук и в коллегиях (министерствах) тогдашней России. Особенно преуспел в краже русских секретных карт Жозеф де Лилль — профессор Петербургской Академии наук.
Карты отправлялись за рубеж целыми ящиками, а тревожные сигналы, в частности со стороны профессора Бернулли, увы, слишком долго не доходили до ушей тех, кого это должно было касаться. Когда же мосье де Лилль решил сказать «адью» россиянам (а это случилось в 1774 г.), в Париже его ожидали 66 тыс. ф. (за «деликатные услуги» французской короне) и пожизненная двухтысячная рента (разумеется, все это плюс к русским накоплениям)[110]. Отличились в кражах русских секретов и отцы иезуиты. Именно их стараниями копия карты Первой Камчатской экспедиции была переправлена в Польшу, оттуда в Париж, где ее и издали[111].
Очевидно, у вас возник вопрос: куда смотрели власти, призванные охранять интересы России? Кое-какие меры они принимали. Так, например, господ офицеров и профессоров старались не посвящать в некоторые детали предприятия. Вся корреспонденция экспедиции поступала в сенатскую канцелярию, где ее в случае необходимости переводили на русский язык, а оригиналы направлялись в Академию наук. При этом всем участникам экспедиции запрещалось разглашать какую-либо информацию о предприятии.
И наконец, была предпринята попытка привлечь к ответственности шпионов. В частности, против Миллера и де Лилля возбуждалось дело по обвинению их в государственной измене[112]. В ходе следствия ниточка потянулась к советнику академической канцелярии Шумахеру и… оборвалась. Скорее всего, у этих господ нашлись влиятельные заступники. Напомню, что Академия наук состояла в то время почти из одних иностранцев, среди которых личности вроде де Лилля не были исключением.
С другой стороны, нельзя все сваливать на иностранцев. В среде российских чиновников, даже самых высокопоставленных, было немало лихоимцев, способных во имя личной корысти на предательство национальных интересов. К тому же служебные злоупотребления должностных лиц были обычным явлением, а отсюда вытекала самооправдательная формулировка: если можно светлейшему князю Меншикову — особе, приближенной к трону, или родовитому сановнику князю Гагарину, то мне и подавно можно. Настроения эти усугублялись чехардой на троне, т. е. неустойчивостью политической власти, имевшей место после смерти Петра I. Здесь штурман сделал паузу, и Женя позволил себе краткие комментарии: «Что и говорить, страшное это было время для России. Своих специалистов не хватало, иностранцы же, за немногим исключением, больше пеклись о своем кармане. Да и русские власти вспоминали о благе России, лишь когда это отвечало их личной выгоде».
— Вы несколько сгущаете краски, Женя, — возразил штурман. — Впрочем, заблуждения ваши вполне понятны. Мне придется прокомментировать свой рассказ, ибо у присутствующих могло сложиться неверное представление, что забвение государственных интересов с корыстными целями в XVIII в. было характерно только для должностных лиц России. На самом деле это не так. Например, прославленный английский полководец герцог Мальборо брал у своих и у чужих и деньгами и натурой. Бандит и мерзавец — так называли его не только иностранцы, но и соотечественники. Однако всесильный герцог игнорировал и газетные памфлеты, и парламентские запросы, и неудовольствие августейших особ[113]. Испанское слово «камарилья» — в первоначальном своем значении клика царедворцев, расхищавших национальное достояние Испании, — стало международно-нарицательным термином. В Турции злоупотребления должностных лиц были столь обычным и, главное, неискоренимым явлением, что правительство и не пыталось с ними бороться. Более того, в Стамбуле сочли за благо установить особый налог на взятки. Тем самым «бакшиш» мужей Блистательной Порты получил законный статус
