Тогда Марцион схватил топор, за волосы втащил жену на плаху и, объятый безумным гневом, сам отсек ей голову. Отрубленная голова скатилась на землю и трижды подскочила во славу Святой Троицы. В тех местах, где она ударялась, возникли три источника, почитаемые по сей день, так как их вода излечивает от падучей, которую называют также худшей из болезней.
В тот самый день, когда Марцион опустил топор на шею Сабинеллы, молния расколола небо и поразила наместника Фессалии, заплатившего таким образом за свое упрямство и гнев. Увидев это, палач быт так напуган, что бросился в реку и утонул.
Святой Перпер с помощью Павла Вынутого-из-Ножен-Меча собрал драгоценные останки мученицы и перенес их в подземелье своего дома, где уже были захоронены все жители этой местности, которые скончались в вере Христовой. Позже это место было названо «катакомбами Перпера», в честь епископа. После погребения святой произнесли молитвы, и Сабинелла обрела вечный покой в Царстве Небесном.
Здесь профессор Стэндап умолк.
— Чудеса, да и только! — воскликнул апостольский нунций. — Вы переводите со скоростью… С чем бы это сравнить?
— Во всяком случае, — вмешался Сальва своим ворчливым голосом, — я пока что не вижу во всем этом ничего необычного. Перед нами детство, мало чем отличающееся от детства многих святых угодников. Те же чудеса, то же сопротивление императорскому Риму. Однако, желая быть осмотрительным, я сказал бы, что с точки зрения традиции в этой главе есть нечто настораживающее.
— Настораживающее? — повторил каноник Тортелли, сражаясь с магнитофоном, который ему никак не удавалось выключить.
— Действительно, это «Житие» очень похоже на множество других христианских легенд, — согласился Караколли. — Но ведь они все одинаковы, если рассматривать лишь элементы, составляющие легенду, — ангелы, бесы… Считаю необходимым отметить, что я в эти существа верю… Это, так сказать, одна из статей кодекса веры. Однако мне кажется, что они далеко не всегда являются людям с такой необыкновенной легкостью, как в этом «Житии святого Сильвестра».
— Но ведь в те благословенные времена, когда только распускался прекрасный весенний цветок нашей святой религии, — позволил себе вмешаться в разговор каноник Тортелли, — все происходило совсем иначе, нежели сегодня. Чувства первых христиан были намного больше подготовлены к восприятию невидимого, чем наши.
Сальва предпочел не продолжать дискуссию на эту скользкую тему и спросил, можно ли считать наместника Марциона реальным историческим лицом или речь идет о персонаже вымышленном.
— Вымышленном? — взвизгнул каноник, перестав манипулировать кнопками своего строптивого аппарата. — Да как вы смеете? Легенда — это не роман, какие — увы! — сочиняются в наше грустное время. «Легенда» в переводе с латыни — это «нечто такое, что следует прочитать». Таким образом, это произведение нравоучительное. Разве не чудесна Сабинелла, вся исполненная глубокой любви к нашему Спасителю? А как жестоки были эти язычники, упорствующие в своих заблуждениях! Как вы можете, мсье, говорить о вымысле!
— Будем осторожны, — заметил Сальва. — Под этим чудным ароматом святости кроется, вне всякого сомнения, какое-то темное дно. Разве «Житие Сильвестра» не получило номер шестьсот шестьдесят шесть как печать позора?
— Конечно! Конечно! — поторопился согласиться каноник. — Но надо, во всяком случае, признать, что в этой главе легко почувствовать силу характера наших первых мучеников. Даже если надо было сжечь все остальное, этот отрывок — и только этот — могли сохранить как яркое свидетельство той эпохи.
— Какой эпохи? — с притворной непонятливостью спросил Сальва. — Второго столетия или одиннадцатого?
Монсеньор Караколли решил, что пора прийти на помощь канонику.
— В одиннадцатом столетии христианское повествование еще хранило свою изначальную свежесть. Но наивность не равноценна лжи. Чудесное — это источник истины.
Адриан Сальва вытащил из внутреннего кармана своей куртки коробку с сигарами, и это сразу же вызвало тревогу среди присутствующих. Воистину надо было упасть на самое дно порока, чтобы травить себя и окружающих этой смесью табака, которая издает запах паленой индейской ваты, смешанный с дымом ладана и испарениями нефти! Только индейцы купачо, населяющие регион Сан Кристобаль де лас Касас, на границе Гватемалы и Мексики, способны потреблять это ужасное курево, приготовленное в виде трубочек, похожих на изогнутые черные корни.