Отнюдь не случайно, что многие партии Таля, выигранные с нарушением логики позиции, но с точным соблюдением логики борьбы, дают повод к нескончаемым спорам. Всегда находится кто-то, готовый схватить Таля за рукав и доказать, что он в таком-то месте сыграл неправильно и должен был проиграть.
Такую бурную реакцию вызвала, к примеру, партия со Смысловым из пятнадцатого тура турнира претендентов 1959 года. В этой партии Таль должен был отдать фигуру и оказался в безнадежном положении. Однако он не пал духом и продолжал всячески осложнять сопернику его задачу. И стоило Смыслову на один момент утратить бдительность, как последовал «кинжальный удар»: Таль пожертвовал ладью и добился ничьей вечным шахом.
Финал этой партии по-разному оценивался комментаторами и вызвал жаркие споры. Наконец было неопровержимо установлено, что 33-м ходом Смыслов мог поставить перед Талем неразрешимую задачу. Но ведь для такого вывода потребовались недели, а в распоряжении Смыслова оставались считанные минуты.
Другой характерный пример — жертва коня в шестой партии матча с Ботвинником. Сколько самых противоречивых толков породил этот ставший знаменитым ход! Один комментатор утверждал, что жертва очевидна и ее предпринял бы любой «староиндиец». Другой знаток уверял, что ход Таля вел к ничьей. Наконец, мастер Гольдберг объявил, что Таль после этого хода должен был проиграть. Затем мастер Константинопольский внес в этот анализ поправки и высказал точку зрения, что шансы Таля были, по крайней мере, не хуже. Матч уже был закончен, а споры все продолжались, и это только лишний раз доказывало правильность замысла Таля, который поставил своего соперника перед проблемой, для решения, которой потребовалось так много времени и усилий.
— Шахматы — не для людей слабых духом. Шахматы требуют всего человека, полностью… — так говорил Стейниц своему биографу. Великий шахматный мудрец был прав.
Шахматная борьба — это не только состязание двух бойцов в умении, в чисто шахматном мастерстве. Если бы это было так, шахматы вряд ли обладали бы своей нынешней притягательной силой, вряд ли волновали бы воображение миллионов людей, а оставались. бы, наверное, просто игрой, возможно и увлекательной, но не способной затрагивать ум и душу. В действительности же шахматный поединок — это всегда борьба умов, характеров, нервов, и борьба эта требует, чтобы шахматист вложил в нее все свои духовные и физические силы.
В этой глубокой психологической насыщенности, в драматизме борьбы и таится секрет необыкновенного обаяния и чарующей силы шахмат, которую испытывают на себе многие.
Таль — прирожденный шахматный боец. В самой трудной, даже в безнадежной позиции он никогда не теряет присутствия духа. И это тоже один из атрибутов его стиля. Ибо, предпринимая свои рискованные маневры, он должен уметь хладнокровно смотреть в лицо смертельной опасности, должен не бояться поражений. Сохранять хладнокровие помогало Талю его необыкновенное комбинационное зрение, его умение находить возможности для комбинационной вспышки там, где другие убеждены в бесплодности позиции.
Но шахматы не были бы шахматами, если бы мастер, даже с выдающимися способностями Таля, мог безошибочно видеть конец комбинации или маневра, который он начинает. Таль даже в годы расцвета далеко не всегда видел последствия своих рискованных комбинаций.
Однако в том-то все и дело, что, затевая очередную «авантюру», Таль интуитивно, всем существом чувствовал, что его комбинация позволит ему открыть в позиции новые возможности, новые, скрытые пока от взора ресурсы, с помощью которых он и нанесет последний удар. Так чаще всего и бывало, Проникнув мысленным взором в «атомное ядро» позиции, воспользовавшись энергией этого ядра, Таль добивался победы.
Ну, а если Таль ошибался? Если он делал оплошность в расчетах, или позиция вдруг оскудевала комбинационными возможностями, либо противник вел партию так же хорошо или даже лучше и жертва оказывалась напрасной? Что тогда? Очень просто — тогда Таль проигрывал… А как же иначе? Ведь, повторяю, шахматы не были бы шахматами, если бы нашелся мастер, который не делал ошибок.
