Так вот Таль — самый убежденный и, хочется сказать, неистовый, одержимый представитель комбинационного направления.
За несколько лет до того, как Алехин стал чемпионом мира, Ласкер так писал о нем: «Алехин вырос из комбинации, он влюблен в нее. Все стратегическое для него — только подготовка, почти что необходимое зло. Ошеломляющий удар, неожиданные тактические трюки — вот стихия Алехина. Когда король противника находится в безопасности, Алехин играет без воодушевления. Его фантазия воспламеняется при атаке на короля. Он предпочитает, чтобы на доске было много фигур. Алехин пользуется стратегией как средством для более высокой цели — для создания атакующей обстановки».
Характеристика эта полностью приложима к творческому облику Таля. И если сам Алехин мог сказать о себе, что в юности он «чересчур верил в спасительную силу комбинации в любом положении и, даже став чемпионом мира, не вполне освободился от этого недостатка», то Таль, «даже став чемпионом мира», не собирался, как мы увидим, считать это недостатком (хорошо это или плохо — вопрос другой). «Хотите знать, как побеждает Таль? — сказал однажды Бронштейн. — Очень просто: он располагает фигуры в центре и затем их где-нибудь жертвует…»
Продолжатель творческих традиций замечательных художников Чигорина и Алехина, воспринявший многое от великого шахматного борца Ласкера, воспитанник советской шахматной школы, Таль играет необычайно смело, рискованно, агрессивно, всегда ищет не просто хорошие ходы, но непременно — сильнейшие, каждую партию проводит с предельным напряжением сил.
Шахматы для него не только борьба, спорт. Артистическое, художественное начало заставляет его искать изящные решения. Талю важно не только выиграть, ему всегда важно еще и как выиграть.
Но ведь, например, тот же Борис Спасский, либо Виктор Корчной, либо Ефим Геллер тоже играют очень смело, энергично и тоже не упустят случая создать шедевр комбинации. Да, это так. Тем более интересно будет проследить, чем Таль отличен от них и что нового внес он в шахматное искусство.
Первое, что бросается в глаза в игре Таля, — это его пристрастие к риску. Таль не просто рискует — смело играют многие, — Таль сделал риск атрибутом своей игры.
После окончания турнира претендентов 1959 года «Шахматная Москва» опубликовала интервью с Талем. Среди вопросов был такой:
— Смелая борьба немыслима без риска. Был ли в ваших партиях и необоснованный риск?
Таль ответил:
— Все зависит от того, что считать необоснованным риском. Я сам не был уверен в правильности принятого решения лишь в партии со Смысловым из четвертого круга. Был момент, когда мне следовало форсировать ничью, но я сделал ставку на цейтнот. Возможно, аналитики обнаружат в моих партиях немало таких моментов. Добавлю, что в такой «компании» вообще трудно играть без риска…
Пристрастие к рискованным решениям объясняется не только и не столько темпераментом Таля. Он по самому своему духу — экспериментатор. Многие его партии — это шаг в неведомое. Обладая колоссальной интуицией, он любит балансировать на острие ножа, но, если хотите, ему ничего другого и не остается, ибо «атаки его порой не вытекают из требований позиции», а это значит, что он, предпринимая эти атаки, ухудшает свое положение, делает его уязвимым, ставит себя под удар.
Зачем? Здесь необходимо небольшое отступление.
В двадцатые годы, нашего столетия некоторые шахматные корифеи пришли к выводу, что шахматам грозит неизбежная ничейная смерть. Класс игры в целом, особенно техника игры, значительно вырос, и побеждать стало все труднее и труднее,
В 1921 году Ласкер с грустью писал:
«Конечно, шахматам уже недолго хранить свои тайны. Приближается роковой час этой старинной игры. В современном ее состоянии шахматная игра скоро погибнет от ничейной смерти; неизбежная победа достоверности и механизации наложит свою печать на судьбу шахмат».
А вот не менее пессимистическая точка зрения другого гиганта — Капабланки, высказанная шесть лет спустя:
«В последнее время я потерял значительную долю любви к шахматам, так как уверен, что они очень скоро придут к своему концу».
